– Как думаешь, симпатичная?

– Да-а-а-а…

Все мы, домашние, какое-то время подержали фотографию в руках, полюбовались и вернули довольному жениху. То, что Миша теперь жених, сомнений не оставалось. Да он сам как-то разом переменился. Сидел с загадочным лицом, на котором поигрывала блуждающая улыбка. Тайком рассматривал фотографию. Будто нельзя в открытую. Это удивляло. И потому, однажды, застав его за поспешным упрятыванием фотографии, вроде как не смотрел, я не выдержала и спросила:

– Ты влюбился?

– Отстань.

– Ты влюбился!

И ушла. Потому что он ничего не сказал, лишь пристальнее, и больше не скрываясь, уставился в фотографию. Улыбку же, которой он ей улыбался, и подавно невозможно было перенести.

Жених! Понятно же, что влюбился! Лучше бы смотрел тайком…

В тот день девушка на фотографии мне нравилась уже не особенно.

Но время шло, и неприятность та или забылась, или взяло верх смирение, или хвастовство перед подружками: «Смотрите, какая у нас невеста!» окончательно заживило ранку. Так что, их возвращения из аэропорта я ждала с диким нетерпением! А когда они приехали, по лицу Миши я поняла, что что-то пошло не так. Да, обидно…

Обидно было и невесте.

Она при мне, с дрожанием в голосе, сказала тетушке:

– Да чего там думать, не понравилась я ему.

Сказала и стала невестой Артура. Тому она сразу понравилась!

В этой ненароком случившейся путанице невест, Мише ничего не оставалось, как начать ухаживание за Артуровой.

– А то неудобно как-то перед девушкой… Приехала, а Артур у нее на глазах смотри что творит…

А, ну да, ну да… Артур творит.

…Так вот, у нас вторую неделю такие вот интересные гости. Тетушка, Нина и Аурика.

Днем я остаюсь с ними одна, и ничегошеньки не понимаю из того, что они говорят… А говорят они на молдавском. По эмоциям, голосам, а иногда и гримасам, я понимаю, что не раз что-то малоприятное сказали о ком-то из нас… Неприятная обстановка… И чтобы хоть как-то её разредить…

– Вы знаете, – говорю я, обращаясь к тетушке, – вы все так интересно говорите, говорите, как птички чирикаете. А я слушаю и ни слова не понимаю.

Потом я засмеялась, рассчитывая, что они поддержат меня в веселье. У тетушки вытянулось лицо, но в ответ ни слова. Правда, Аурика сразу же выпроводила меня в коридор и там сказала:

– Я подумать не могла, что у Миши такая невоспитанная сестра. Ты знаешь, что нельзя передразнивать чужой язык? Это нетактично.

Скорей бы вечер… Время до его наступления я провела, сидя в своей комнате и носа не высовывая, вся в думах, волнении и стыде перед людьми.

А ведь я могла сказать, но не сказала Аурике, что она похожа на мышку. А Нина без наклеенных ресниц, и не Нина будто… А… А еще, это из-за них Миша куда-то безвозвратно запрятал мой удивительной красоты сарафан с купоном… И я ведь слова никому не сказала!

…Валерик поманил меня пальцем.

– Дай кастрюлю. Только большую и с крышкой.

– Зачем это?

– Надо. Иди, иди скорей.

Когда Валерик разговаривал со мной, у него напрочь терялся акцент и приблатненные манеры.

Я стояла, как истукан.

– У вас что, большой кастрюли нет?

– Есть.

– Так неси давай. Только тихо, чтобы никто не видел.

Закралась нехорошая мысль. Он затевает что-то плохое.

– Я не могу без мамы дать кастрюлю. Я ей должна сказать.

– Да ну тебя… Так никакого сюрприза не получится…

И я, скребя сердце, согласилась. Пришла на кухню, присела к шкафу и принялась в нем греметь, выуживая самую дальнюю, самую большую кастрюлю.

– Ты что делаешь? – спросила мама.

– …да кто её так далеко сунул?!

– Ты что делаешь?

– Кастрюлю беру. Для Валерика. Для сюрприза.