– Значит тебе снился страшный-страшный кошмар о зловещей реальности, несчастные обитатели которой вынуждены пить черный кофе без огурцов, – подытоживает Тома. – Наверное, это был сон про ад для еще не рожденных грешников. Бедная девочка.

И смеется так заразительно, что Беата тоже не может удержаться от улыбки, чего доброго сейчас расхохочется, а это, будем честны, некстати. Рассмеяться – значит окончательно проснуться, в этом смысле, рассмеяться даже хуже, чем сосредоточиться, вот в чем штука.

Поэтому надо держать себя в руках.

– Тем не менее, это был очень хороший сон, – говорит Беата. – Не то чтобы там происходили какие-то особенные события. Они были вполне обычные, по крайней мере, казались таковыми, пока я спала. Но это совершенно точно был сон про счастье. Просто счастье, и все. Беспричинное. Нет, не так! Не беспричинное. Счастье как норма. Как некоторый обязательный общий фундамент, как способность ходить, или чувствовать ладонью цвет всякой поверхности, к которой прикоснешься, как, не знаю, наличие головы. Родился человеком, значит у тебя есть голова, и ты счастлив, поехали дальше.

– Я знаю такие сны, – кивает Вера. – Я тоже иногда… Ох! Потом так не хочется окончательно просыпаться. Как же я тебя понимаю.

У Веры ярко-рыжие волосы и такие же вены, не голубоватые, а оранжевые, как будто вместо крови по ним течет апельсиновый сок. Нет, не так. К черту «как будто». Будем честны, густой ароматный оранжевый сок действительно течет по Вериным жилам, и вот прямо сейчас сочится из правого виска, тонкий ручей впадает в апельсиновую реку, узкую, бурную и ароматную, на ее берегу так сладко дышится, так уютно сидится, так привольно бездельничается в час пополудни с чашкой лазурного кофе без молока в холодных от счастья руках.

– Вот-вот, – вздыхает Беата. – Но будем честны, это уже случилось. Я уже проснулась, такие дела… Кстати, ты тоже была в этом сне. Только тебя там как-то иначе звали. И, кажется, ты была мальчиком. Или нет? Ай, неважно. Главное, это была ты, я точно знаю.

– Мальчиком? – хмурится Вера. – Ну хоть красивым, надеюсь?

– Конечно, – улыбается Беата. – Очень. Не факт, что именно мальчиком, но самым красивым в мире, клянусь.

– Тогда ладно, на таких условиях я согласна тебе сниться, – смеется Вера, да так заразительно, что Беата тоже не может удержаться от улыбки.

Стоп. Это, кажется, уже было. Или будет когда- нибудь потом? Где, когда, при каких обстоятельствах?

Будем честны, Беата. Конечно, во сне.

– В самом первом сне было поле, – говорит Беата. – Радостное поле. То есть поле для радости. Люди приходят туда, чтобы радоваться вместе. Это такое особенное непростое занятие «радоваться вместе». Или даже искусство. Ну, как танцевать или петь, только без песен и танцев, ты понимаешь. То есть, там считается, что радоваться в одиночку любой дурак может, а радоваться вместе специально учатся с детства, у кого-то получается лучше, у кого-то хуже, в зависимости от способностей, как в любом деле, но в итоге все этому более-менее обучаются, просто кто-то знает несколько сотен партий, а кто-то две-три; впрочем, неважно. И все регулярно ходят на Радостное поле – чтобы поддерживать форму. Ну и удовольствие от процесса, конечно. Всем нравится радоваться вместе, то есть, это не повинность, а возможность, хотя в каком-то смысле все-таки обязанность… Ох. Я, наверное, совсем ерунду говорю, да?

– Нет, что ты. – для пущей убедительности Йош мотает головой. – Мне очень интересно. Рассказывай, пожалуйста.

У Йоша серые глаза, яркие как речные камни, только они неизменны на его лице, которое всегда течет как речная вода, постоянно меняется, так что и запоминать черты нет смысла.