Я сдавила ладони в кулаки, ощущая, как к лицу прилила кровь, к шее прилила кровь, и, наверное, я нереально раскраснелась.

Меня аж потряхивало от созданной ситуации.

Мне казалось, что Альберт не имеет никакого права таких вещей мне говорить, кто он, судья мне, что ли? Да никто он мне теперь.

— Знаешь, что ты такими фразами со своей девкой будешь общаться, а когда ты разговариваешь со мной, будь добр выдерживать дистанцию и сохранять подобающее для нашего возраста и для нашей ситуации отношения.

— Что, с девкой со своей? А значит, ты теперь с мальчишкой со своим будешь?

Альберт качнулся ко мне, взмахнул рукой, сцепляя мои запястья вместе, сдавил так сильно, что я чуть ли не взвизгнула, дёрнулась назад, чтобы выбить руки из его захвата, но он только сильнее их сдавил, a второй рукой перехватил меня за талию, прижимая к себе.

— Что? Мальчик красивый на дорожке появился, да такой красивый, что заинтересован в тебе, слюни пускает. А ничего, что он слюни пускает на мою жену, мной сделанную женщину, на мои бабки содержащуюся женщину.

— Заткнись, — произнесла я, ничего не видя перед глазами. Казалось, как будто бы перед ними повисла мутная пелена, такой густой туман молочно-серый. По горлу прокатился комок.

Это, наверное, боль так отзывалась.

— А что, заткнись, я не прав, конечно, яйца подкатывать к упакованной бабк многого ума не надо, а ты попробуй эту бабу содержать. Это на мои деньги сделанная баба.

Я не была сделанной, у меня не было ни имплантов в груди, не было накаченных губ, нарощенных волос, ногтей длинных, которыми только макароны собирать, ничего у меня этого не было, и я не понимала, о чем сделанном говорил сейчас Альберт, но слова его с каждым разом только сильнее и сильнее вталкивали меня в озеро ненависти.

— Ты что себе позволяешь? Ты что думаешь, что я такая же, как твоя беременная девка. Ты либо сейчас закроешь свой рот, либо будешь следующие десять лет извиняться за каждое произнесённое слово.

— Алёнушка, тут не за что извиняться, я правду говорю, если тебе она не нравится, это твои проблемы, но факт остаётся фактом. Какой-то мудак решил подкатить к моей бабе. Бабе, которую я содержу. И уж не надо здесь закатывать глаза при виде того, что я отстаиваю свои позиции!

— Я не твоя, — прорычала я и резко дёрнулась назад. Так, что ноги подкосились и каблуки противно скрежетнули по гладкому кафелю, но я смогла вырваться, взмахнула руками, удерживая равновесие, а перед глазами поняла, что застыли слезы. — Не смей такого говорить. Ты вообще на эту фразу потерял какое-либо право, когда свою беременную девку притащил к нашим друзьям, к нашим детям, ты если здесь такой хороший, правильный, рассуждаешь чисто по-мужицки, по властному — моя баба, я её содержу. Так нихрена ты меня не содержишь. Я тебе ещё раз напомню о том, что я ушла, как ушла и не стала ничего у тебя вытаскивать. И ты последние полгода, если содержание и платишь, то, поверь, оно входит в стоимость того, что можно было бы отсудить у тебя по разводу, так что не надо здесь строить из себя, не знаю какого мачо.

Я произнесла это и, подхватив платье, приподнимая его над полом, чтобы не оступиться и не спотыкнуться, сделала шаг в сторону, стараясь обойти Альберта, но он не позволил, перехватил меня за талию, резко тряхнул, что у меня локоны подпрыгнули.

— Что, Аленушка, не нравится? Что сердечко запало на наглеца молодого, поджарого, симпатичного. И в койку с ним прыгнешь, да?

Альберт перешел все границы.

***

Милые, хотите завтра внеплановую проду?