– Не обращайте на нее внимания, – сказал Йерве с оттенком неуверенности. – Нибелунга – трудный подросток, но с возрастом это пройдет, и она станет хорошей женой и почтенной матроной. Гильдегард ее усмирит, как усмирил дикую Василису, дочь степных мустангов.

– Благодарю тебя, о прямая и отважная Нибелунга, но я отказываюсь от милостиво предложенного тобою права первой ночи, – серьезно сказал Фриденсрайх. – Не сочти мой отказ за оскорбление, но не пристало взрослому человеку пользоваться подростковой глупостью и растлевать неразумных. Ты запуталась, милая девочка. Тебе кажется, что ты воспылала ко мне любовью, и никто не обвинит тебя за это, поскольку на роду мне написано пробуждать в женщинах низменные чувства. Но я все еще помню, что потакать этим чувствам равносильно смертному греху. Позор для дворянина – использовать власть, брошенную ему Господом рассеянным, в забывчивости. А ты, Нибелунга, сдается мне, ведома слепотой, замешательством и чужим грехом. Этот ваш мсье Жак… Клянусь дьяволом, баронесса поделом изгнала его из особняка. Что он сделал с тобой и с твоими сестрами?

Взметнулся ветер и затушил субботнюю свечу, догоравшую в горлышке бутылки с киршвассером.

Зита суеверно вздрогнула. Застучала кровь в висках, отдалась гулом в затылке, защемило тисками в груди. Слова, не предназначавшиеся ей, проникли и в ее собственное сердце. Зита почувствовала себя понятной.

– Ничего он мне не сделал, – пробормотала Нибелунга, отступая на шаг назад от повозки. – Ничего… честное слово, я ничего не сделала… я хорошо себя вела… Я была прилежной ученицей, лучшей из всех сестер. Это он… он сказал, что научит меня… но я сама согласилась! Я сама согласилась! Он не виноват! Мсье Жак ни в чем не виноват!

– Очевидно, – сказал Фриденсрайх, – что никто никогда ни в чем не виноват. Все происходит само по себе, по велению Рока.

– Я найду его и казню, – хрипло промолвил дюк. – Собственным мечом отсеку ему голову от плеч. Из-под земли достану этого мсье Жака. Ни один учитель в моих владениях не смеет прикоснуться к подопечному!

– Это черным по белому написано в своде законов «О логике и педагогике» просветителя Окнеракама! – воскликнул побледневший Йерве. – Это известно каждому безусому первокурснику педагогической семинарии в Малом Аджалыке!

– Вы чудовище! – внезапно вскричала Нибелунга, снова делая шаг по направлению к Фриденсрайху. – Вы дьявол! Кто дал вам право обвинять незнакомого человека?! Вы ничего не знаете о нем. И обо мне ничего не знаете! Лучше бы вы никогда не переступали порог нашего особняка, Фриденсрайх фон Таузендвассер!

– Я никогда его не переступал, – уточнил маркграф. – Вы сами внесли меня в свой дом.

– Будьте прокляты! Будьте прокляты на десять колен вперед! – задыхаясь, прошипела Нибелунга и плюнула в лицо маркграфу.

Йерве вздохнул.

Обмершая Джоконда кусала костяшки пальцев, словно не зная, что за роль следует ей выбрать, и быть ли ей зрителем этого спектакля или прямым участником.

Фриденсрайх утер плевок рукавом и посмотрел на Нибелунгу отрешенным взором.

– Да я уже, – сказал он. – Держи.

И бросил ей пояс.

Безотчетным движением схватила Нибелунга пояс, замахнулась и хлестнула Фриденсрайха по плечу.

Замахнулась еще раз, но Зита выскочила из повозки, задержала ее руку, увела за спину. Прижала Нибелунгу к груди с такой силой, что непонятно было, захват это или объятие.

– Ты ни в чем не виновата, девочка, – прошептала Зита в волосы Нибелунги. – Мсье Жак заслуживает смерти. Дюк справедлив, хоть и хам. Правда лучше лжи. Больно от нее, но боль лучше бесчувствия.