— Лучше наслаждайся свободой, пока можешь, — посоветовал я, тоже вгрызаясь в сэндвич.

— Ты говоришь так, будто очень скучаешь по своей свободе, — заметил Костя, но не стал меня укорять.

— Я совсем не против брака, но он меняет людей. В нем идет речь не только о романтике — про секс на лепестках роз со временем точно придется забыть.

Костя нахмурился:

— Мне всегда казалось, что у вас с Оксаной идеальный брак.

— У нас так же, как у всех. Бывает хорошо, бывает сложно. Ну, и у нас есть дети — они занимают много времени. А когда дети спят, у нас уже совсем нет времени, чтобы что-то делать для себя, — именно так я видел свой брак сейчас. Ни чем-то плохим или чем-то хорошим, а чем-то, требующим работы.

— Такое описание звучит как-то нерадостно.

Вступать в полемику о моем браке с Костей я не хотел. Да, он был моим другом, но еще он работал на меня, и ничто не должно было менять его восприятию меня, как босса.

— Чтобы брак был лучше, нужно стараться, — отмахнулся я. — Вот сегодня я планирую уйти пораньше и забрать детей.

Честно говоря, я должен был сделать это, чтобы освободить время Оксаны. В ее жизни что-то происходило, и я даже не догадывался, что. Я отказывался верить, что у нее мог быть роман на стороне, но и о визите к врачу или чем-то таком она наверняка бы мне сказала. Мои подозрения падали на адвоката — возможно, она все-таки собиралась уйти от меня, чтобы наконец-то завершить наши вымученные отношения и избавить нас обоих от страданий.

Мысль об этом причиняла боль, хотя я и понимал, что этим решением (если оно было принято) моя супруга вовсе не хотела меня обидеть. У нас была любовь. У меня она и оставалось, но что случилось с отношениями в целом?

— Как дела у Оксаны? У детей? — на всякий случай уточнил Костя.

— Все в порядке, — я взял один из листов отчета с цифрами по проекту и передал его коллеге:

— Давай пройдемся по расчетам.

Когда мы с Костей закончили, я сразу поехал домой, по дороге остановившись у школы, где училась Оливия, и у детского сада Льва. Прелести такой ранней социализации я не понимал: и Лев мог меньше дней (и часов) проводить в садике, и Оливию можно было отдать в школу на год позже, но Оксана считала важным, чтобы дети выстраивали собственную жизнь с ранних лет вне дома, обзаводились друзьями, новыми знаниями и собственными увлечениями.

Лев встретил меня удивленным взглядом, будто не видел меня несколько дней, а то и месяцев.

— Я сегодня рисовал пальцами! — он показал мне ладошки, на которых я ожидал увидеть кучу краски, но на самом деле на его коже было лишь несколько точек от фломастеров:

— Я нарисовал Банни.

Банни он назвал новую рыбку, которую я купил ему несколько дней назад. Лев как раз выучил слово "кролик" на английском и называл так все новые игрушки и своего первого питомца.

— Покажешь мне? — я присел на корточки, чтобы оказаться на уровне глаз сына.

— Сначала рисунок должен высохнуть, — сказал Лев с серьезным видом, явно повторив слова воспитательницы. Наконец он обнял меня и я замер, наслаждаясь этой редкой минутой нежности со своим сыном.

Даже если наши отношения с Оксаной себя исчерпали, у нас были дети, которые олицетворяли всю ту любовь, что действительно существовала между нами.

Когда мы забирали Оливию, она тоже кинулась в мои объятия. Я в очередной раз пообещал себе, что никогда не стану одним из тех отцов, что видят своих детей только по выходным.

Но когда я посадил Оливию и Льва в машину, меня словно окатило холодной водой: я уже стал таким отцом.

— Что случилось, папа? — спросила Оливия, когда я замер на водительском месте, так и не пристегнувшись и не двигаясь с места. Я посмотрел на нее через зеркало заднего вида: