Сказанные им слова созвучны мне до бессильной дрожи, до шока, до гула в ушах. За три десятка лет я так и не встретила человека с теми же загонами, но сегодня его каким-то чудом занесло прямиком на мой балкон. Борюсь с желанием вцепиться в него мертвой хваткой, обнять до треска костей, уткнуться носом в широкое плечо и зареветь. Но тогда он навсегда станет центром моей вселенной.

Глаза щиплет — от дыма или еще черт знает от чего. Хорошо, что их не видно в темноте.

— Я устал искать себя. И знаю, что все это время искал не там. Если у бога есть волшебный список придурков, раньше времени просравших все в жизни, на самом его верху золотом высечено мое имя.

Последняя реплика вызывает у меня горький, но искренний смех. Воистину говорят: дурак дурака видит издалека...

— Если твое имя и высечено там, то только после моего! — Тушу окурок о дно пепельницы и хохочу как больная. — Откуда ты взялся на мою голову, философ?

— Переехал две недели назад вон в те человейники, — отвечает парень совершенно серьезно и кивает на новостройки, выросшие на пустыре за дорогой. — Раньше мы жили в пригороде, а потом аварийный дом расселили, и мать выбила трешку в них. Она постоянно в разъездах, а я не знаю, куда себя деть. На старом месте было лампово, особенно в теплое время года — каждую субботу с мая по октябрь на огромной поляне у посадок собираются чуваки и разводят костер. Делятся историями, поют под гитару, запускают фейерверки и выпивают... Но теперь я вряд ли туда поеду — мать против, активно борется со сборищами «всякой нечисти» и настаивает, что надо учиться отпускать прошлое, приноравливаться к новым обстоятельствам и взрослеть.

Непохожесть, одиночество и тоска о неслучившемся, навсегда утраченном, слишком хорошо известны мне, и рассказ вызывает болезненный озноб. Мы не на равных, никогда друг друга не поймем и не станем друзьями... Но его суперспособность — выворачиваться наизнанку — делает свое дело, и меня прорывает:

— Когда-то давно я тоже любила такие мероприятия. Мне казалось, что люди, окружавшие меня в тот момент, будут рядом вечно. Я была моложе и считала, что передо мной открыты все пути, и на каждом ждет успех. А потом все словно... застопорилось. Ничто не сбылось, уже не мечтается в полную силу... Пожалуй, ты прав. Сейчас жизнь изрядно похожа на заброшенную Припять.

— Это потому, что в ней нет смысла. Нет света. Нет опоры. — Тимур снова затягивается, выдыхает и после секунды мучительного молчания едва различимо шепчет: — Ты... можешь попробовать... для меня ими быть?

Губы немеют, и ужас кипятком заливается за шиворот.

Что он несет?

Какой из меня смысл и свет... Как я могу посягать на самое ценное, что у него есть — время юности?..

— Я сейчас в полном ауте и туплю, ничего не соображаю — знаю только, что не хочу расставаться. Пожалуйста, скажи да. Мне... с тобой так охеренно, Май!..

Пора прекращать балаган. Взять на себя ответственность и вправить ему мозги, пока все не зашло непоправимо далеко.

— Я... н-не могу, — хриплю и втягиваю воздух сквозь сведенные челюсти. — Это мой окончательный ответ. Сейчас ты пойдешь спать, а утром захлопнешь дверь и перестанешь меня преследовать.

Тимур сжимает кулак, пару раз стукается затылком о стену, быстро встает и отщелкивает окурок в окно.

— Вообще-то я не курю. До сегодняшнего дня даже не пробовал. Дерьмо какое-то... И ты завязывай, Май.

***

Отблески фар и далеких фонарей лижут темный потолок, незадернутую ночную штору поводит от сквозняка, часы с подсветкой показывают два пятнадцать ночи. Я не сплю — комкаю подушку и сворачиваю в узлы одеяло, ворочаюсь, задыхаюсь и кляну себя. Душа разрывается, мучается, болит и ноет, но только так — наживую, с кровью и мясом, можно уничтожить нарождающуюся проблему.