– Батюшка, – не просит, а командует кандидат, – мы сейчас с тобой встанем на фоне храма, а фотограф щелкнет, как ты благословляешь меня на выборы.

Выборы – дело коррупционное, я это из газет знаю. Жду, когда кандидат меня подкупать начнет, а он, гляжу, и не собирается. Рукой машет, давай, мол, иди, не томи. Тогда я ему сам забрасываю:

– Слушай, у меня с лесами проблема, нужны четыре тысячи долларов. Давай так: ты оплачиваешь работу плотников, и мы фотографируемся.

Кандидат в сердцах даже плюнул:

– Правильно говорят, жаднее попа никого не сыщешь, да мне с местными алкашами на порядок будет дешевле договориться.

Плюнул и уехал, а вместе с ним уехала и моя надежда на русских мастеров. И вот я снова набираю знакомый номер.

– Файзула, есть работа.

Мои узбеки – отличные штукатуры, для них большие площади в радость. Файзула, обсчитывая предстоящий фронт работ, интересуется:

– Ты же, батечка, своих хотел нанять, чего не стал?

– Высоты боятся.

– А чего ее бояться, – убеждает он меня, – просто нужно нормальные леса сделать.

Я уж молчу, думаю, сейчас он мне цену за леса как загнет. А он все только про штукатурку речь ведет. Осторожно так намекаю:

– Ну, леса-то поставить тоже денег стоит. Сколько запросишь?

– Не забивай себе голову, батечка, сколько дашь, за то и спасибо.

Три узбека за три недели построили леса, да такие, что народ к нам на экскурсии повалил. Два года своей грандиозностью они завораживали паломников. А когда их наконец начали разбирать, так было такое ощущение, которое, наверное, можно было бы сравнить только с ощущениями парижанина, если бы на его глазах стали рушить Эйфелеву башню.

В прошлом году Мишка, мой старый знакомый бригадир плотников, неожиданно для всех покончил с собой. Страшная, ничем не мотивированная смерть. Он не пил и был совершенно здоров, вырастил детей и жил в ожидании внуков. Всю свою жизнь Мишка работал на трех работах. Человек по натуре не жадный, все на детей тратил. Пахал как вол, а свою мечту о достатке так и не воплотил. Как был гол как сокол, таким и остался. Может, через жалость к себе и уловил его враг, не знаю, но хороший рабочий человек наложил на себя руки. Я был у него дома. Уходя, плакал.

Все эти годы продолжались и мои поездки к Вадику. Постепенно парнишка стал ходить в храм, молитвы читать, поститься. Обучился столярному делу, и начали они с товарищем киоты под иконы мастерить, разные полочки, подставки. По его просьбе привозил им в зону специальную литературу по иконописи. Бывает, едешь к нему, а он уже знает, что еду, сидит в храме и ждет.

– Батюшка, я здесь всю свою жизнь пересмотрел. Понял, как часто и во многом ошибался. Поверите, глаза закрываю и вижу наш храм, в который я, глупец, и не заходил. Мне бы только отсюда выйти поскорее, первым делом в церковь побегу.

Отмечаю в последнее время пугающую закономерность: прежде чем человеку полюбить свой храм, ему почему-то нужно обязательно сесть в тюрьму.

Кстати сказать, работая в летнем храме, Файзула все примеривался к остаткам старого иконостаса. Доски из лиственницы еще крепкие, дачники их почему-то не разворовали.

– Батечка, ты мне скажи, зачем нужны эти доски?

Я ему рассказал об устройстве иконостаса, расположении икон. Бригадир выслушал и предлагает:

– Все равно нам его делать придется, давай я мастера своего пришлю, по дереву хорошо работать может.

– Вот тут ты не угадал, Файзула, по дереву и у меня скоро хороший специалист будет, он, правда, пока еще не совсем готов приступить к работе, но уже скоро начнет.

Я знал, что Вадик подал на условно-досрочное освобождение, и мы всем храмом молились, чтобы парень вышел на свободу и воссоединился с бабушкой. Ну а у нас наконец-то появится свой верующий столяр. Прав бригадир, действительно пора уже и старый иконостас в порядок приводить.