Запал у Николая несколько поугас, но он все-таки продолжал упорствовать:

– Все равно, неправ князь Дмитрий. Испокон веков род Вельяминовых носил сан тысяцкого и место темника в Орде занимал. Не имел он права нас сана лишать! Это за что же? За честную службу?

– Ты прав, сынок, испокон веков Вельяминовы были тысяцкими. Но чего не водилось в роду Вельяминовых-Воронцовых, так это дураков и предателей.

– О чем вы говорите, мама? – возмутился Николай. – О каких предателях?

– Брат твой Иван Вельяминов предатель и есть. А как еще назвать человека, на иноземные деньги собирающего войско, чтобы привести его к порогу родного дома? А ты, Николаша? Дурак – это ты. И дурнее тебя нету на всем белом свете. Иван-то хоть царем станет. А ты кем? Жар для него будешь из огня загребать? – Она перевела дух и вновь изменила тон с насмешливого на грозный. – Можете ехать, но знай… Прокляну! И наследства себе никакого не ждите! Все отдам Тимофею вон да внуку.

«В интересные игры они тут играют», – подумалось Сашке. Но теперь уже он и сам не знал, в каком смысле употребил слово «игры» – в прямом или переносном. На короткое время в разговоре возникла пауза, и тут же вклинилась с очередной ябедой Николашина женушка.

– А еще, мама, Иван задумал боговоплощенным и богоравным себя провозгласить, наподобие ромейского императора. И идолов своих ставить, как в Ромее это заведено, и заставлять народ себе поклоняться, как Богу.

– Ох… – только и смогла произнести в один миг постаревшая на целое десятилетие женщина. Она сползла со стула на колени и, повернувшись к иконе, висевшей в красном углу, запричитала: – Прости меня, Матерь Божья… Кого на белый свет привела, кого выродила… Мамайка, чертов сын, что удумал-то! Опоганиться решил и Русь в поганых язычников превратить… Не приведи увидеть такое, Пресвятая Дева, прости меня, прости… За грехи мои… За грехи…

– Ну что вы, матушка… – Николай казался смущенным, такая реакция матери, похоже, совсем его оконфузила. – Да не убивайтесь вы так… Это же… Ну, как бы сказать… Понарошку, что ли. Ну чтоб народ попривык, чтоб достоинство свое царское упрочить. Ну не взаправду ж он себя богоравным считает. Просто этим он обозначает, что наш род тоже от Исуса происходит, а не только Рюриковичи. Да и… Все равно они там, в Орде, все язычники поганые, ну будут еще одному идолу кланяться – Мамаю-Ивану нашему. Подумаешь…

Мать тяжело поднялась на ноги и в последний раз размашисто осенила себя крестным знамением.

– Прости, дурака, Пресвятая Дева, ибо сам не ведает, что говорит. – Она повернулась к сыну, опершись руками о стол и слегка подавшись вперед. – И в Орде не все язычники. В Сарае епископ сидит святой православной апостольской церкви нашей. Такими вещами не играют, сынок. Люди за истинную православную веру на муки смертные идут, а ты… понарошку… Страшное дело замыслил наш Иван. Сначала в Орде резня начнется, а потом и досюда докатится. – Она села на стул и, устало прикрыв глаза, велела: – Поезжай к нему, Николаша, попробуй вернуть его. Скажи: не послушает, родового наследства лишу и прокляну его. Тогда не сын он мне больше.

Николай, обрадованный тем, что экзекуция над ним, похоже, закончилась и он может куда-то бежать, что-то делать, а главное – не чувствовать более на своем загривке могучую материнскую руку, рванулся к выходу, но был остановлен ее словами:

– Тимошу возьми с собой, пусть старший брат поглядит на убогого да вспомнит, кого воевать собрался.

Николай послушно кивнул и, ухватив Сашку за рукав рубахи, потянул за собой. Они дружно шагали в ногу через анфиладу комнат, пока Сашка не зацепился носком за один из порогов. Он сбился с шага, притормозил, и Николай из-за него едва не полетел на пол.