– Вот чего не знаю, того не знаю, – ответил Александр, глядя на обгоревший корпус «мотолыги», который в это время объезжал Димка; теперь на дороге кроме воронок и колдобин мирного происхождения появились новые препятствия – разбитые и сгоревшие машины, тягачи, БТР, трактора, прицепы… был даже «Икарус» вроде тех, которые лет сорок назад развозили пассажиров в крупных городах. От «Икаруса» один скелет остался да еще и располовиненный там, где была «гармошка», – как-то не спрашивал.

– То-то я в тебе что-то знакомое увидел, – сказал Димка. – Ты, похоже, отец Сашки-Зодчего. У него как раз группа три недели назад на Перекресток ушла, и с концами. Конечно, не одна она там сги… пропала, но Сашкина на слуху, как и он сам.

– Почему? – удивился Александр.

– Потому что сын твой – настоящий герой, – ответил Димка, очевидно уже записавший таинственного Сашку-Зодчего в сыновья Александра, – и ас разведки. Здесь, конечно, героев много, но таких как он по пальцам пересчитать можно.

Эти слова согрели сердце отставного подполковника Северова, но тревогу отнюдь не рассеяли…

– Ты, брат, все равно надейся на лучшее, – посоветовал Димка, объезжая старенький СТЗ, наполовину сползший в кювет, и перевернувшийся на бок его четырехосный прицеп. По дороге были разбросаны стреляные гильзы. Увидев, что Александр обратил на них внимание, Димка пояснил: – ДРГ гуляло. Раньше они сюда часто прорывались, теперь реже, от «Самолета» не находишься. Зато новая беда появилась, хотя как новая – и раньше была, а теперь просто спасу нет: беспилотники. Летают как скаженные, но сегодня пока не было, тьфу-тьфу-тьфу…

Он вновь вывернул руль, на этот раз чтобы объехать заполненную кашей из грязи, снега и льда воронку.

– Верить надо, – продолжил он свою мысль. – Вот моя Галечка в Бога верила, и я думаю: теперь она у Него и оттуда бережет меня да сыновей наших. У меня их двое: старший тоже Дима, меньшой Орест, в честь покойного тестя. Оба в ополчении воевали, Дима сейчас в «Пятнашке», вернулся после госпиталя. А меньшой как раз в госпитале, но тоже уже думает вернуться, да врачи не пускают.

Я к чему это? Орест мой как раз в штурмовиках; там по два-три состава сменилось с того момента, как начался штурм Бахмута, а Оресту хоть бы хны. Неделю назад наши заходили на АЗОТ, точнее, зашли-то они на него раньше, но там до сих пор жара стоит – мама не горюй. Там два корпуса, между ними железки полотно, шпалы есть, а рельсы еще при хохлах на металл сдали, но пространство широкое, пустое, значит, простреливаемое. На этой стороне – Орест со своей группой, на той – другая группа. В общем, ту, вторую, как-то срисовали, накрыли минометами или из гранатометов – в том адище кто разберет? Двухсотых не было, а затрехсотились все, почитай. Плюс пара тяжей – надо вытаскивать, сам понимаешь, для некоторых каждая минута – это ступенька на тот свет, и лестница туда не то чтобы длинная.

Мой подождал, пока бандеры притихнут, и рванул со своими через эту железку. И тут, говорит, чувствую: что-то под ногой… Думаю, ты знаешь, как это бывает в бою: ты чувствуешь такие вещи, хотя до того на что только не наступал – куски бетона, обломки досок и шпал, железяки… а тут понимаешь, что необычное что-то, и не просто необычное…

Орест говорит: «Меня будто за шкирятник кто поднял, как кошка котенка, и вперед швырнул». Сзади грохот – этот б… проклятый звук на Донбассе уже и в тылу знают хорошо – «лепесток», чтобы его создателей черти в аду ж… жарили… «Лепесток» – он только на вид прост, а на деле там продуманная конструкция. Рассчитан он на то, чтобы оторвать солдату ступню, как бы он на эту срань ни наступил. Так оно и бывает – хоть беги, хоть крадись, наступил – прощай, ступня, а тут ничего. Да и это не все. Переждали обстрел, потащили наших трехсотых к своим, уже смерклось. Орест шел последним, со стороны противника. И опять зацепился за что-то, сразу понял – растяжка. А перед ним двое третьего волокут, трехсотого. Орест их толкнул, что они попадали, и сам развернулся спиной, иначе и не выжил бы. На этот раз осколочная какая-то, натяжного действия – веер пошел хорошо, но спину и плечи поцепляло, не без этого, да щеку разодрало. На вид страшно, а Орест лыбится, говорит: «Мужчину шрамы украшают…»