Тем временем «газон» шел в кильватере у «мотолыги», весело урча двигателем, словно понимая, что под защитой.

– Парень – легенда, – задумчиво кивнул головой Александр.

– Ага, – согласился Димка. – Хотя тут в кого пальцем ни ткни, все легенда. Про меня тоже говорят, что легенда, а я что? Вожу туда-сюда грузы – туда снаряды да пайки, оттуда в основном трехсотых. Раз вез командира из ополченцев – руку пуля из ДШК разнесла, живот осколок мины пропахал так, что весь ливер наружу, но живой. Сам понимаешь, везти надо было так, чтобы хуже не стало, хотя и так куда уж хуже, а дорога сам видишь какая, да еще и бандеры тогда к нам ближе стояли, на полдороги стодвадцатимиллиметровыми минами угощали будь здоров! Но довез, чего уж там. Собрали офицера обратно, даже руку отнимать не пришлось, но тут уж врачам спасибо, а не мне. А еще раз вез одного пленного, или не пленного – фиг поймешь. Вэсэушник, по виду из лампасников, но, ясен пень, без знаков различия, при нем портфель. Это я потом уж узнал, что он с четырнадцатого нашим инфу сливал да попалился на чем-то. Его расстреляли, но стреляли его же люди – холостыми, значится. А потом он с какими-то жутко секретными бумагами через нейтралку к нашим полз да попал к ахматовцам. Те его попервах чуть не порешили, потом разобрались правда…

Димка помолчал и добавил:

– А сын твой, бача, разве не легенда? Вот уж кто легенда – Сашка-Зодчий… батальонная разведка, мы без дел скучаем редко. Так что, – он хохотнул, – если есть на свете край легенд, то ты как раз в него попал.

«Легенду Бахмута» Александр чуть не проспал, задремав, все-таки он уже был немолод и такая усталость для него уже не была привычной. Тем не менее у въезда в Бахмут его словно ткнул в бок тот самый ангел, который будил апостола Петра. Вскинувшись, Александр не сразу понял, где находится. Впоследствии он решил, что проснулся потому, что Димка притормозил, а тот притормозил, в свою очередь, потому, что увидел…

Невысокий, худенький, одетый в камуфляж, по виду не новый и явно подогнанный из взрослого на детскую фигурку, с большим танкистским шлемом на голове, которая держалась на тоненькой бледной шее. Лицо Александр разглядел довольно хорошо, несмотря на опускающиеся сумерки и расстояние. В том храме, который его жена Юля посещала и где была накануне смерти, на потолке была необычная икона Святой Троицы – на ней Сын Божий, младенец, сидел на руках у Бога-Отца. Икона эта, как сказала Юлия, называлась «Отечество» – не в смысле «Родина», а как материнство, только со стороны отца.

К этому образу сам Александр часто приходил, когда остался вдовцом. Во-первых, потому, что продолжал носить, а потом и водить в храм Сашку-младшего, а во-вторых…

Он говорил с Ним, со Старцем, держащим на руках божественного младенца. Потому что верил – именно Он может его понять. Тот, кто однажды увидел своего Сына на Кресте. Александр ни разу не жаловался, но просил помочь – не в материальном смысле, с этим у него было благополучно, – он просил помочь пережить потерю Юлии, страшную тоску по ней.

Спустя много лет, закрывая глаза, Александр вновь и вновь видел перед собой эту икону, а сейчас мальчик, отдающий честь проезжающим мимо машинам, так живо напомнил ему лик Христа, сидящего на коленях Отца, что в душе Александра что-то задрожало, как дрожит в горле перед слезами.

«Мотолыга», спасшая их от обстрела, замедлилась, а затем и вовсе остановилась у импровизированного блокпоста Сашки. Из кормового люка выбрался бравый лейтенант, в руках у него была сумка – обычная зеленая сумка из «Ашана». Димка тоже притормозил.