Общество, особенно некоторые его группы и институты, совсем не обязательно должно немедленно соглашаться со всеми такими изменениями. То, что перемены прокладывают себе путь, преодолевая сопротивление традиции, – совершенно нормально. Нормально и то, что силы традиции поднимаются против таких перемен – традиция складывалась столетиями и тысячелетиями не для того, чтобы уйти без боя. Но ТДП однозначно утверждает, что демографические условия существования человечества, которым все эти столетия и тысячелетия соответствовала традиция, необратимо изменились, в силу чего многие традиционные моральные нормы утратили смысл. В этом смысле ТДП – антитрадиционна, а стало быть, может многим не нравиться. «Перетягивание каната» между сторонниками и противниками традиции может длиться долго и с переменным успехом. Но думать, что некоторый подъем консерватизма в США, обнаруженный там М. Клуптом «консервативно-демографический синдром», «включающий взаимосвязанные консервативные модели не только политического и электорального, но и демографического поведения», опровергает ТДП, которая описывает изменение вековых тенденций в масштабах всего человечества, причем изменения, которые уже в основном состоялись, – более чем наивно.

М. Клупт сравнивает ТДП с «картой мира, на которой, вследствие ее малого масштаба, не видны региональные детали», и противопоставляет ей «институциональный подход – атлас крупномасштабных карт отдельных регионов». В принципе с этой метафорой можно было бы и согласиться, если бы все время не подчеркивались «несовременность», «неэффективность», «ограниченность» ТДП. А разве карта мира становится несовременной или неэффективной оттого, что существуют крупномасштабные карты отдельных регионов? Можно ли без нее обойтись?

Посмотрим теперь, как работает в статье М. Клупта «институциональный подход», представляемый как методологическая альтернатива ТДП.

Можно найти много конкретных объяснений того, почему в какой-либо взятой наугад стране (М. Клупт выбрал Италию) тенденции рождаемости такие, а не иные. Было бы странно, если бы кто-либо попытался дать такие объяснения с помощью ТДП. Как отмечалось выше, она претендует на описание перехода от одного состояния к другому, но совершенно не отвечает за то, что происходит после того, как переход в основном завершен, или происходило до того, как он начался. Рождаемость в европейских странах не была одинаковой до начала перехода, она не одинакова и сейчас, но это отнюдь не вступает в противоречие с тем, что все эти страны в XIX–XX столетиях совершили переход от высокой рождаемости к низкой, а значит, от одного типа прокреативного, сексуального, матримониального, семейного поведения к другому. Никто не спорит с тем, что современная постпереходная городская итальянская семья по многим характеристикам этих видов поведения чем-то отличается от современных же немецкой, французской или российской семей. Но ее отличие от допереходной итальянской семьи – несравненно больше (еще в 1930 г. коэффициент суммарной рождаемости в Италии составлял 3,5).

Будучи постпереходной, итальянская ситуация, разумеется, требует и иных, нежели ТДП, инструментов анализа. Но это все-таки должен быть анализ, а не набор разрозненных примеров, тем более что они относятся к далекой и не слишком известной каждому русскому читателю Италии. Ему поневоле приходится на веру принимать рассуждения автора о крепости семейных уз в этой стране, особенностях итальянского фамилизма, причинах поздней брачности и т. п. У меня как у читателя сразу возникает вопрос: как верифицировать все эти рассуждения? Почему я должен верить, что «поздней брачности способствуют… многовековые традиции совместного проживания родителей и детей в ряде областей Италии, дороговизна арендуемого жилья, высокий, хотя и имеющий тенденцию к снижению уровень молодежной безработицы», если я знаю, что в 1960 г. средний возраст вступления в первый брак в Италии (24,7 года) был таким же, как в России (24,8), в которой не было ни соответствующих многовековых традиций, ни молодежной безработицы? В 2000 г., когда средний возраст вступления в первый брак в Италии значительно вырос (до 27,4 года), он был ниже, чем в Нидерландах, Норвегии, Финляндии, Франции, Швеции, Швейцарии. В чем же тогда специфика Италии, в которой «молодые люди до последней возможности откладывают вступление в брак, что неблагоприятно сказывается на уровне брачной рождаемости»? Почему это не так сказывается во всех перечисленных странах, где рождаемость выше, чем в Италии? И главное, в чем достоинства того «институционального подхода», который, по мысли автора, демонстрируется его анализом итальянской ситуации?