Торжественности момента я не ощущал. Был доволен, что пробился сюда вопреки запрету. Вид мёртвых тел у меня вызывал тягостное чувство: как будто это имитация человека, горькая насмешка над ним, победа смерти над жизнью. А тут ещё скорбная музыка.

…С конца 1953 года я начал работать, встречал разных людей. Кому-то из пожилых, из трудящихся, а не служащих, я сказал, что с похоронами Сталина, с толпами, давкой и жертвами произошло что-то нелепое. Умер старый человек, а жизнь продолжается, вот о чём надо думать.

Он ответил, что я ничего не понял, и наше поколение ещё узнает на своей шкуре, что произошло. Так и вышло…

В годы социализма я работал как геолог, журналист, писатель с чувством страны и народа, которым я приношу пользу. Мой вклад был мал, но причастность к общему делу придавала смысл моей работе.

Многое из того, что происходило в ту пору, я не понимал, не мог понять, да и не пытался этого сделать. Таким я мог бы остаться на дальнейшую жизнь.

Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Иначе говоря – что случилось, то случилось. Мысль убогая. Но есть смысл провести умственный эксперимент. Что будет, если я в определённый момент поступил бы не так, как было в реальности?

У Софьи Ковалевской, математика и литератора, есть драма в двух частях «Борьба за счастье» (1887), где показано, как развивались события при одном и при другом поступке в определённый момент. И каждый из нас много раз осознанно или бессознательно делал такой выбор из нескольких вариантов.

Бытие давит на нас, заставляет прилаживаться к текущим обстоятельствам, поступать так, как проще и легче, как в подобных ситуациях поступает большинство. Короче, приспосабливаться к окружающей среде.

У нас есть возможность сознательно противостоять давлению среды, определять своё бытие. Зачем это делать? Зачем идти против течения? Зачем лезть в гору, если известно: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт? (В последней экспедиции пренебрежение этим мудрым заветом едва не стоило мне жизни.)

На мой взгляд, так нужно делать, чтобы сохранить свою личность от внешнего давления. Потому что оно направлено прежде всего на интересы материальные (мы живём в Техносфере, искусственной среде, где приоритет за техникой, производством и потреблением). Для нормального человека этого слишком мало. Как я полагаю, у него должны быть ограниченные материальные и безграничные духовные потребности.

Впрочем, каждый выбирает то, что считает нужным. О себе могу сказать, что невольно жил по такому принципу. После изгнания из института и крещения Сибирью ждал меня ещё более жестокий удар судьбы. После него шансов оставаться самим собой, то есть таким, каким остаюсь до сих пор, было слишком мало.

Не знаю, внятно ли я рассуждаю. Судите сами: ведь каждый из нас в какие-то моменты мог иначе выбрать линию жизни. И стал бы не совсем тем, каким является сейчас.

Вернулся я из Забайкалья летом 1954 года, чтобы проситься обратно в МГРИ. Заработал за полгода 600 рублей. Оброс тёмно-каштановой бородой. Ехал из Читы в Москву в плацкартном вагоне, можно сказать, со всеми удобствами.

Прибыл на Казанский вокзал, рядом с домом на Каланчёвке, где мы жили. Поднялся на шестой этаж, позвонил в свою квартиру. Слышу перестук каблуков матери. Она приоткрыла дверь, закрытую на цепочку, взглянула на меня и резко захлопнула дверь. Каблуки выбили дробь, удаляясь. Вдруг тишина. Быстрое возвращение, распахнутая дверь… Я – дома!

С тех пор маме не нравилось, что я из экспедиций возвращался бородатым. Её испуг можно понять. Было лето 1954 года; по городам и весям разносились слухи о беспределе уголовников.