Фелисин взяла Бенета за руку, когда они подошли к таверне, и почувствовала, что его ладонь взмокла от пота, рождённого в воображении картиной, которую она ему посулила.

Однажды. Лицом к лицу, сестра.

…Геборик ещё не спал, сидел у очага, завернувшись в одеяло. Он поднял глаза на Фелисин, когда та забралась в комнату и закрыла за собой люк в полу. Она вытащила из сундука овчину и набросила на плечи.

– Неужели ты начала получать удовольствие от жизни, которую выбрала, девочка? В такие ночи я начинаю сомневаться.

– Я-то думала, тебе уже надоело осуждать меня, Геборик, – сказала Фелисин, снимая с крючка бурдюк с вином, и начала рыться в груде полых тыковок, пытаясь найти чистую. – Я так понимаю, Бодэн ещё не вернулся. Кажется, даже такая простая задача, как помыть посуду, ему не по силам. – Фелисин нашла чашку, которая сошла бы за чистую при не очень внимательном осмотре, и выдавила в неё вино.

– Для разнообразия могла бы попробовать просохнуть, – заметил Геборик. – Это ведь уже не первая ночь подряд, я полагаю.

– Не учи меня жить, старик.

Покрытый татуировками жрец вздохнул.

– Худ побери твою сестрицу, – пробормотал он. – Не захотела просто убить тебя. Превратила собственную четырнадцатилетнюю сестру в шлюху. Если Фэнер услышал мои молитвы, судьба Тавор превзойдёт её преступления.

Фелисин выпила половину чашки и посмотрела на Геборика затуманенными глазами.

– Я в прошлом месяце вошла в шестнадцатый год, – сказала она.

Его глаза вдруг показались ужасно старыми, затем Геборик отвёл взгляд и снова стал смотреть в огонь.

Фелисин снова наполнила чашу, а потом тоже подошла к очагу. Навоз в жаровне горел ровным бездымным пламенем. Возвышение, в котором был устроен очаг, было отполировано и наполнено водой. Огонь согревал воду для мытья и умывания, а само возвышение излучало довольно тепла, чтобы прогнать из комнаты ночной холод. Половицы укрывали обрывки досийского ковра и камышовые циновки. Всё строение было приподнято на сваях на пять футов над песком.

Усевшись на низенький деревянный табурет, Фелисин прижала промёрзшие ступни к тёплому камню.

– Я тебя видела сегодня у тележек, – слегка невнятно проговорила она. – Рядом шёл Ганнип с хлыстом.

Геборик заворчал.

– Это их весь день веселило. Ганнип говорил своим стражникам, что отгоняет мух.

– Он рассёк кожу?

– Да, но следы Фэнера хорошо меня лечат, ты же знаешь.

– Раны – да, но не боль… Я же вижу, Геборик.

Он покосился на Фелисин.

– Странно, что ты хоть что-нибудь видишь, девочка. Чем это от тебя пахнет? Дурхангом? Поосторожней с ним. Этот дым тебя уведёт в штольню потемнее и поглубже, чем даже в Глубокой шахте.

Фелисин протянула ему чёрный комочек размером с гальку.

– Я избавилась от своей боли, теперь твоя очередь.

Он покачал головой.

– Спасибо за предложение, но не сейчас. Ты держишь в руках месячный заработок досийского стражника. Я бы посоветовал использовать это для торговли.

Фелисин пожала плечами и положила дурханг обратно в кошель на поясе.

– Всё, чего я хочу, Бенет даёт мне просто так. Нужно только попросить.

– И ты думаешь, что он это тебе даёт бесплатно?

Она выпила.

– Всё равно что бесплатно. Тебя переводят, Геборик. На Земельку. С завтрашнего дня. Больше никакого Ганнипа с хлыстом.

Он закрыл глаза.

– Почему, когда я тебя благодарю, во рту остаётся такой горький привкус?

– Мой затуманенный вином мозг говорит: «Лицемерие».

Она увидела, как кровь отлила от лица Геборика. Ох, Фелисин, слишком много дурханга, слишком много вина! Неужели я делаю добро Геборику только для того, чтобы посыпать ему соль на раны? Я не хочу быть такой жестокой.