Ксеркс настороженно посматривал на приближающегося отца. Накажут ли его за то, что мог заметить только царь и до чего лишь ему было дело?

Мальчик сидел на мягкой шелковой подушке – в кожаной, украшенной золотом юбке и сандалиях. Голый по пояс, он служил живым напоминанием о юности, что могло еще больше омрачить настроение отца.

Слуги посыпали сушеной лавандой и миртом пыльную дорожку, по которой великий царь приблизился к сыну. Для Дария было оскорблением, когда его вынуждали смотреть вверх, но Ксеркс, казалось, застыл на месте, сидя высоко на слоне. Огромное животное повернуло голову, чтобы посмотреть на человека, остановившегося рядом с ним. И мальчик, и слон были в самом неуклюжем возрасте. Дарий жестом отмахнулся от слуг, усеявших лепестками тропу перед ним.

Они замерли, дрожа на периферии его поля зрения, готовые в любой момент покрыть благоуханием землю, сотрясавшуюся под шагами повелителя.

– Ксеркс, слезай, – негромко сказал великий царь.

Сын кивнул и вытянул руку так, чтобы слон ее увидел. Хобот изогнулся, бережно обвил ребенка и плавно опустил на землю. Мальчик, казалось, гордился этим. Дарий никак не отреагировал на трюк, демонстрировать который стоило бы в другом месте: на рынке или заготовке леса. Обняв сына за плечи, он повел его туда, где тот должен был стоять, ожидая отца.

Дарий положил ладонь на нагретый валун.

– Видишь этот город? – спросил он сына. – Темный от пепла.

Ксеркс сделал вид, что всматривается в даль, кивнул, но не поклонился – и Дарий поймал себя на том, что гордится молодым человеком, который должен наследовать его власть, если только Ахурамазда, владыка мудрости, позволит это. Не стоит быть слишком уверенным в будущем – ни в словах, ни в самых сокровенных мыслях. Бог света слышит все.

– Это Сарды, столица этой страны, – сказал царь. – Или так было. Враг разграбил город и сжег все, включая великий храм, простоявший здесь две тысячи лет. Вот почему я привел так много воинов. К завтрашнему утру все до единого дома и храмы будут снесены до основания. Мы перестроим все.

– Кто смеет нападать на наши города? – спросил Ксеркс.

– Люди из Афин, из Эретрии, – ответил отец. – Греки. Я думал… Десяток лет назад они присылали сюда послов с просьбой о дружбе. Я думал, они согласились стать моими избранными – одним из моих любимых подданных народов. Они дали землю и воду моему наместнику и отправились домой, за море. Признаюсь, после этого я почти не думал о них.

Царь улыбнулся и попытался взъерошить сыну волосы. Мальчик отстранился, и отец сделал над собой усилие, скрывая боль.

– Это край света, Ксеркс. Море лежит менее чем в двух днях пути отсюда, а за ним – земли, которые никогда не знали благословения наших законов, наших воинов. – Дарий махнул рукой в сторону равнины. – Я правлю здесь, от рынков рабов до золотых копей. Каждый горшок и чашка – мои, каждая монета, балка и ребенок. И все же мы здесь далеко от цивилизации, от сердца нашей земли. Возможно, я был слишком мягок с ними, слишком снисходителен. Я излишне доверчив. Это всегда было моей слабостью.

Он увидел, как сын неловко переступил с ноги на ногу, и улыбнулся.

– Никто, Ксеркс, никто не может сказать, что я бесчестен. Понимаешь? Если я даю слово, я его держу, пусть даже мир рушится вокруг меня. Если я прощаю врага, если приветствую его, как ребенка, в своем доме, он знает, что моего гнева больше не будет. Даже греки знают это. О, они могут кричать и бороться, но для тех, кто ведет себя по-мужски, кто готов отбросить гордость и предложить мне знаки земли и воды, я всегда буду прощающим богом.