Следующие полторы недели прошли в суматохе, свойственной периодам, когда застоявшееся, зажиревшее и почти забывшее о своем предназначении воинство приводится командирами в чувство с помощью беспрестанного ора, зуботычин, беготни и всеобщей бестолковщины.

– Дерьмо! – стервенел Назр, наблюдая то за пехотными маневрами сарбазов, то за такой же спотычливой, неровной походью кавалерии. – Господи, Балами, у нас нет армии! Нас можно брать голыми руками!

– Не горячись, – успокаивал его визирь. – Застоялись ребята, жизнь была слишком спокойной. Дай срок, все будет.

И срок был даден – но совсем короткий: уже к вечеру следующего дня пришла весть, доказавшая совершенную правоту дальновидного визиря: Фарнуш Самаркандский, брат эмира Убиенного, то есть родной дядя Назра, собрал рать и двинулся на Бухару за тем, что было ему положено по праву; оказывается, он и прежде так считал, и только интриги старого книжника все эти годы мешали ему навести наконец должный порядок в благословенном Мавераннахре.

– Вот же старый ишак, а! – с досадой бросил Назр, выслушав донесение. – Надоела ему голова на плечах. Ну что ж…

Мимо шатра вялой рысью пылила конница.

– Обрати внимание на вторую сотню, – сказал Балами.

Приложив ладонь ко лбу, Назр проводил ее взглядом. Чем-то она и впрямь отличалась от прочих – то ли кони глаже, то ли всадники бодрее.

– Сотника ко мне! – приказал эмир.

От строя отделился всадник, стремительно, прижавшись к шее лошади, проскакал к шатру, поднял коня на дыбы – и уже скатился на землю, опустившись перед эмиром на одно колено и склонив голову.

– Как зовут?

– Шейзар, ваше величество.

– Встань! Откуда такой?

– Из Панджруда, ваше величество. Сын дихкана Хакима.

– Дихкана Хакима? – Назр вопросительно взглянул на Балами.

– Верный слуга вашего деда, – подтвердил визирь. – Сыновья дихкана Хакима воевали под знаменами эмира Убиенного… Жив старик?

– Жив, – улыбнулся сотник.

– Ну хорошо, Шейзар. Будь поблизости. Может, понадобишься.

– Слушаюсь!

Скоро из донесений разведчиков стало понятно, что к утру армия Фарнуша выйдет на рубеж старого русла Хайдарьи. И если обнаружит перед собой строй войска Назра, будет вынуждена развернуться в боевые порядки.

Назр видел в этой диспозиции два преимущества. Во-первых, старое русло полузанесено песком, а самоощущение пехотинца, вынужденного принять оборону на нетвердой почве, отличается от самоощущения бойца, с диким «ур-р-р-р-ром» летящего на него по стеклянно-шершавой глади солончака. Во-вторых, справа от предполагаемого фронта лежала мелкая, как все в пустыне, жалкая, предательская, но все же ложбина: в ней, если положить лошадей на песок и не поднимать до мгновения атаки, могла укрыться конная сотня.

Остался час или полтора, чтобы вздремнуть.

Назр не спал. Он лежал с открытыми глазами, глядя во тьму, едва разреживаемую светом тусклого каганца. Его хватало, чтобы высветить бесконечную череду мгновений предстоящего боя, набегающих друг на друга, будто рябь речной воды. Случалось все: он побеждал, он был побежден; он вонзал меч в грудь великана Фарнуша, великан Фарнуш разрубал его от плеч до самого седла; голоса и ржание сливались в дикий ор, почти заглушаемый бряцанием, лязгом, хрустом, храпом; его бойцы бежали, петляя в панике, как зайцы, в тщетной надежде уйти от летящей за ними вражеской конницы; его конница сметала ряды сарбазов Фарнуша и гнала их по степи, оставляя за собой порубленные тела, щедро обагрившие кровью песок и полынь; все кончалось; все начиналось; все, все, все!