Вместо бус я нацепила ей твердые зеленые шарики какой-то травы, замеченной у забора. Контуром раскрасила бусинки в золотой цвет. Той же краской разрисовала подол. Глазки пришлось рисовать иголкой, пользуясь своей тушью для ресниц, а щеки и губы румянить помадой. В общем, получилась самая обычная кукла на чайник.

Распрямившись, я потянулась, собрала разбросанные по крыльцу лоскутки и пошла в дом.

Любуясь своей работой, водрузила ее на чайничек и занялась насущным – умыться, переодеться, поесть. Вынесла Врану кашу вместе с ложкой. Недовольно фыркнув, он спокойно съел свою порцию и даже облизнулся, подталкивая ко мне пустую миску.

Я хихикнула:

– Что, распробовал? То-то, нечего было носом крутить!

В награду за компанию я поделилась с ним своей булочкой и обнаруженной в сумке шоколадкой. Почему-то на куклу ушло много сил и сладкого хотелось нестерпимо. Вран от сладостей не отказывался, но ел их уложив голову мне на колени.

Вдруг в ворота застучали, громко и нервно. Вран вскочил и, расставив лапы, потянулся в сторону ворот. Я взяла его за шерстистый загривок и потянула ближе к крыльцу. Потом, осмелев, подошла к калитке. Доски лежали плотно, внахлест, ничего не видно.

– Кто там? – крикнула погромче.

– Госпожа, госпожа, откройте! У нас раненый!

Вран прислушался к суете за забором, поддел носом калитку. Я поспешила открыть.

Несколько мужиков, сверкая белками выпученных от натуги глаз, тащили на покрывале или скатерти крупное тяжелое тело, бьющееся и стенающее.

Распахнув калитку пошире, я громко скомандовала:

– Заносите в дом, скорей!

Откуда-то пришла мысль: «Лучше сразу на стол, все равно кровь отмывать».

Пробежав в кухню, убрала все со стола на пол и кивнула растерянным носильщикам:

– Кладите сюда.

Поднатужившись, мужики приподняли свои носилки и развернули на столе. Кровь застыла у меня в жилах. Раненый пугал росчерками алого, бурого и почему-то черного.

– Так, все вон! – строгим голосом, наработанным для усмирения шумных подростков, скомандовала я.

В любом случае, сначала нужно промыть и осмотреть, а потом биться головой о стену.

Хорошо, что успела переодеться в свое – у футболки короткие рукава, не будут мешать. Выскочила в сени и вымыла руки со щелоком. Остатками кипятка из самовара заварила тысячелистник, выдернув траву из пучка, свисающего с потолка. Приготовила нож: ополоснула его щелоком и насухо вытерла чистой тряпкой. Хорошо бы еще спиртом протереть.

Пока искала тряпки и воду, вспомнила, что в сумке был флакон лосьона. Он, кажется, на спирту? Пригодится. Достала его тоже.

Мысленно перекрестясь, подумала:

– Жизнь этого человека в моих руках. Страшно, но я сделаю все, чтобы спасти его. – И приступила к делу.

Я срезала одежду, попутно смывая кровь и грязь, и часто полоскала тряпку над тазом с водой, иногда макая лоскут в остывший отвар тысячелистника.

Сунувшегося в двери бородатого мужика отправила за свежей водой и тряпками.

Руки тряслись, но действовали. Все было, словно в кино: оголяла раненого снизу-вверх. Сначала сапоги… один порван. Обмотки… заметила рану на лодыжке, царапины и содранную кожу. Следом пошли штаны, заляпанные глинистой грязью и кровью, пояс с оружием. Тяжело дался камзол, забивший рану лохмотьями. Потом ликвидировала рубаху. Под ней остался платок или шарф, прижатый к плечу. Длинные каштановые волосы слиплись. Его еще и по голове били?

Наконец лежащее на столе тело было раздето, протерто и готово к осмотру. И что?

У меня затряслись руки.

И тут в голове прозвучал голос: «Голова цела. Ударили вскользь или берет прикрыл. Поболит и пройдет. Ребра треснули – не страшно, с рукой хуже… рогатину ловил? И ногу еще вправлять, а живот надо шить!.. Увернулся хорошо, но поздновато…»