– Не дергайся, – мягко сказала она, осторожно оттягивая мою челюсть книзу. – Сейчас тебе станет хорошо.

А потом она меня поцеловала. То есть я раньше думал, что целуются с закрытым ртом. А Маша накрыла мои открытые губы своими – всего на мгновение наверное, но я будто растворился в нем, завис в оранжевом пузыре вне времени и пространства.

Пузырь резко лопнул, заполнив рот сухим смолистым дымом с привкусом цитруса. Инстинктивно я вытаращил глаза и попытался выкашлять дым, но Маша ловко зажала мне рот. Дыхательные пути царапнуло, будто туда сунули туалетный ершик, но дым уже оказался в легких и пошел обратно носом.

Внезапно меня отпустили, и я зашелся в кашле, фыркая и плюясь. Даже про больной живот забыл.

– Ты что, не курил никогда? – посмеиваясь, спросила моя мучительница.

– Кху, кхе… Кх-нет! И не собирался! – удалось наконец выдавить мне. Я зло уставился на Машу слезящимися глазами. – Особенно такую дрянь!

Маша засмеялась, откинув голову назад, а потом посмотрела на меня с озорными искорками в глазах.

– Эта дрянь, – она продемонстрировала мне ладонь с прячущейся в ней сигаретой, – отлично расслабляет и обезболивает. Так что я тут, считай, лечу тебя за свой счет.

Я прислушался к ощущениям в животе.

– Что-то твое лечение не очень действует. И вообще, никто не просил…

– Так мы еще только начали, – улыбнулась Маша как-то хищно.

Я хотел запротестовать, но тут вспомнил, каким образом мерзкий дым попал мне в рот, и торопливо зажмурился.

– На этот раз закрывать глаза не обязательно, – промурлыкала Маша.

Я увидел, как она затягивается, а потом ее синие глазищи оказались прямо напротив моих. Через них плыли облака, как-то наискосок, и летели чайки. На этот раз мои губы раскрылись сами собой, и я вдохнул ее дыхание.

Минут пять спустя, когда косяк был докурен, я лежал на скамейке, согнув ноги в коленях и используя Машины бедра вместо подушки. Надо мной змеились по небу ее белые дреды, похожие на конденсационные следы от самолетов. Боль в животе ушла и сменилась состоянием, близким к эйфории. Делать ничего не хотелось. Хотелось просто… быть. Тело стало пустым и легким, как вата. Я держался руками за скамейку, потому что боялся, что ветер подхватит меня и я улечу. Хотя – какая разница, если Маша улетит вместе со мной.

– Маша, а можно вопрос?

– Валяй.

– А как ты узнала, что я утром буду ждать тебя у бассейна? Может, ты дунула и тебя просветлило?

Маша объяснила мне, что то, чем мы занимались, называется «дуть косяк». Я жадно впитывал новую лексику.

Она погладила меня по волосам, перебирая прядки, и я зажмурился от удовольствия.

– Давай я на этот вопрос потом отвечу. Мы же договорились, что сейчас ты рассказываешь о своих проблемах.

– А у меня уже нет проблем, – хихикнул я и пошевелил пальцами на ногах – просто чтобы убедиться, что они все еще у меня есть.

Маша вздохнула.

– Походу, переборщили чутка по первости. Ладно, тогда расскажи, как тебя занесло в Ольборг.

И я рассказал. Про маму, пинетки и фотографию. Про говорящего медведя. Про сестру и брата, которые антихристы. Про отца, который вроде бы умер, но не совсем. Про тролля в приходской администрации и редкую фамилию. Про Бернадоттир, вселившуюся в квартиру Эрика Планицера.

– Погоди, так это тебе исландка та, что ли, по лбу вчера заехала? – Маша осторожно обвела подушечкой пальца мой рог.

– Не. – Я лежал неподвижно: то, что она делала, было очень приятно. – Это я сам. Я мазохист со склонностью к самобичеванию и селфхарму. Не давай мне ничего острого, пожалуйста.

– Даже та-ак, – задумчиво протянула Маша. Помолчала немного и спросила: – Слышь, а можно твой телефон глянуть?