– Да, – выдохнула Варя, а Макс посерьезнел и молча кивнул.

– Тогда напишите, пожалуйста, в этой графе ваши координаты и распишитесь в том, что вы готовы в ответ на звонок с указанного номера приехать в клинику, независимо от времени, днем или ночью.

Варя запоздало всхлипнула, взяла у доктора шариковую ручку и принялась заполнять дрожащей рукой предложенную ей форму. Она почувствовала, что с этой минуты себе не принадлежит. Время ускорило свой бег, и затормозить его она не в силах.

Профессор Хуснулин улыбнулся Варе и Максу своей знаменитой улыбкой, от которой таяли все – и докторши, и медсестры, и нянечки, и даже пожилые сотрудницы, выдававшие медкарты в регистратуре. Когда пациентка и ее молодой человек ушли, профессор перекинулся с коллегами несколькими, только им понятными терминами, а затем попросил оставить его одного. Профессору не хотелось, чтобы верный соратник Тишков и молодая докторша Марина видели его, светило отечественной кардиохирургии, непривычно взволнованным и даже слегка растерянным. Во время консилиума Хуснулин держался уверенно, как и подобает знаменитости. Он стремился внушить всем своим видом пациентке и ее бойфренду веру в успех операции. Так бывало всегда, удалось и в этот раз. Сейчас же, оставшись наедине с собой, он внезапно осознал, что уверенность испарилась. Знаменитый кардиохирург, как случалось не раз, вновь почувствовал себя юным неопытным ординатором, который до льдинок в животе боится совершить фатальную ошибку. Профессор сделал сотни операций на открытом сердце, поставил множество искусственных клапанов, однако каждый раз входил в операционную, как впервые, волнуясь и настраиваясь на успех. Теперь же предстояла трансплантация сердца, а это серьезное испытание для любого кардиохирурга. Одно дело – прослушать множество докладов на конференциях, побывать на подобных операциях, которые проводили коллеги. Совсем другое – самому руководить операцией по пересадке сердца и персонально отвечать за её исход. Тем более, что предстоит пересаживать сердце не пожилому человеку, прожившему много лет и приблизившемуся к финишу жизни, а совсем молодой девушке, которая находится в начале пути. Такая операция – всегда задача со многими неизвестными. Главный вопрос – окажется ли донорское сердце совместимым с чужим организмом, не начнет ли отторгаться в первые же часы?

Профессор сидел за массивным столом и молча рассматривал фотографии на стенах своего кабинета. Вот он во время операции склонился над пациентом в хирургических очках с увеличительными стеклами. Вот общается на полях симпозиума со знаменитым американским кардиохирургом. Вот коллективная фотография с самыми близкими коллегами – с врачами и сестрами, сделанная к двадцатилетию отделения. Вот картины, написанные его пациентом – известным художником. Тот случай был сложный, пациенту ставили протезы сразу трех сердечных клапанов, но художник жив, до сих пор пишет свои работы и успешно участвует в выставках. Сколько их было, таких пациентов, которым без операции на сердце оставалось жить всего пару лет, а то и несколько месяцев? Хуснулин не раз шел на риск, но результат стоил того: многие из пациентов живы до сих пор. Но вот что странно: успешные операции быстро забываются, это ежедневная рутина, к тому же в отделение постоянно прибывают новые пациенты, всех не запомнишь. Однако те операции, которые закончились гибелью человека, он помнит до сих пор. Снова и снова, даже во сне, профессор прокручивал моменты, когда все пошло не так. Старый афоризм – мол, у каждого хирурга есть свое кладбище, – не утешал, наоборот, приводил его в ярость.