– Нет, дорогая моя, сегодня и сейчас! – прошептал Макс, и его язык оказался у нее во рту. Варя почувствовала, что острое желание, неведомое ей прежде, пересилило все прежние страхи, и что эта новая сила все решает теперь за нее, несет вперёд, как ураган пушинку, и власть этой силы заставляет ее забыть и прежние страхи, и неловкость, и стыд – вообще все на свете.

Макс действовал властно и нежно, ей почти не было больно. Когда он понял, что все получилось, парень испытал одновременно усталость и гордость собой. Ну, а Варя…Удовольствия и разрядки, о которых она читала в книжке о сексе, надежно спрятанной от родителей, она не получила. Впрочем, в той же книжке было написано, что для первого раза это нормально.

Когда все было кончено, Варя с изумлением поняла, что любит Макса по-прежнему и совсем не хочет с ним расставаться после их неловкой близости. Они лежали на расстеленном родительском диване и молчали. Макс нежно погладил ее бледную кожу на животе, поцеловал куда-то в район пупка и устало отвалился на спину. Варя тесно прижалась к любимому мужчине, юному и страстному, и подумала, что с этой минуты станет с нетерпением ждать следующего раза, когда у них все получится уже по-настоящему. Как у мужчин и женщин в фильмах «детям до шестнадцати». Жаль, что родители в воскресенье вечером вернутся с дачи. Где они с Максом теперь будут любить друг друга? Ничего, что-нибудь придумают…

– Ты смотрел старый фильм «Ромео и Джульетта»? – внезапно спросила Варя. Она подумала, что героям Шекспира было почти столько же, сколько им с Максом сейчас.

–Нет, это женское кино. Я всё больше по фантастике и по боевикам, – пробасил Максим. Он лежал с закрытыми глазами и счастливо улыбался.

– Отлично, как-нибудь вместе посмотрим, – сказала Варя и засмеялась. Она подумала, что запомнит этот день навсегда.

Они полюбили гулять по старым московским улочкам, и однажды после прогулки к Варе внезапно пришли стихи:

Докрасна в горниле города

Трубы с крышами покатыми

Закаляют наши горести

Неуёмными закатами.

Там, где в гнёздах бьются ласточки

И шумят, качаясь, лестницы,

Город плавит наши слабости

На характеры железные.

Там, где крыши всё азартнее,

Всё звончей исходят ливнями,

Нас куют в плывущем зареве

Маросейка и Неглинная.

Пламя властвует над городом

В предзакатном ожидании.

Нас сжигает тихой гордостью

Верность улице Неждановой.

Верность помыслам обманчивым

И везению непрочному,

И отчаянному мальчику

Из недавнего отрочества.

Если бы не Серега, Кира ни за что не забралась бы на скользкую после недавнего дождя тумбу, стоявшую возле стены. На стене висел свеженький плакат со свастикой. Он был такой отвратительный, что Киру затошнило. В ней всегда вызывало ярость, когда какой-нибудь закомплексованный говнюк, как правило дебил и урод, заявлял о превосходстве одной нации над другой. Вот и здесь… Кривыми черно-красными буквами на самодельном плакате было намалевано: «Вышибем всех черножопых из нашего города!». Под ним была нарисована свастика, чтобы уж никто не сомневался: дело рук бритоголовых.

Сергей с подсадил напарницу и остался стоять на стреме, чтобы мгновенно стащить ее с тумбы в случае опасности и вместе дать деру.

Задание, которое Кира и Серый получили в штабе, было предельно простым: сорвать в одном из дворов на московской окраине нацистский плакат, стереть свастику и написать взамен мерзкой пачкотни «Нацизм не пройдет!». Вместо свастики им поручили нарисовать знак пасифик и голубя с оливковой ветвью. Показать озверевшим бритоголовым уродам, что их команда выступает за мирное политическое решение любых конфликтов. Да, только так и не иначе!