Судя по всему, аргумент оказался решающим. Мисс Бенком позволила ее обнять и сдержанно уточнила:

– Сколько времени потребуется, чтобы пожениться?

– Можно сделать это уже завтра. Сегодня в полдень отправлюсь в коллегию юристов гражданского права, и к завтрашнему утру лицензия будет готова.

– И тогда не потребуется ехать к тетушке! Стану свободной, независимой, взрослой женщиной! Сейчас меня ругают и воспитывают, как шестилетнего ребенка. Если все действительно так легко, как вы говорите, то, пожалуй, стану вашей женой.

Они остановили экипаж и устроили военный совет. Пирстон снимал квартиру со студией в районе Кампден-Хилл, однако везти туда мисс Бенком до свадьбы было крайне нежелательно, поэтому решили отправиться в отель.

Отдав приказ вознице, изменили направление и поехали на Стрэнд, а вскоре устроились в одной из почтенных гостиниц Ковент-Гардена – района, в то время облюбованного состоятельными гостями с юго-запада Англии. Там Джоселин оставил невесту и отправился по делам в восточную часть Лондона.

В три часа, уладив вызванные внезапным событием необходимые формальности, мистер Пирстон медленным шагом направился обратно. В душе царила растерянность, а движение приносило облегчение. Время от времени поглядывая на витрины магазинов, он импульсивно остановил двухколесный экипаж и направил возницу в сады Меллсток. Приехав туда, позвонил в дверь одной из студий, и уже через минуту оказался лицом к лицу с молодым человеком своего возраста в свободной блузе и с огромной грязной палитрой на большом пальце левой руки.

– Пирстон! А я-то думал, что ты еще в деревне. Входи. Страшно рад тебя видеть. Я вот сижу в городе: заканчиваю картину для одного американца, который хочет увезти ее с собой.

Вслед за другом Пирстон прошел в мастерскую, где возле окна склонилась над рукоделием хорошенькая молодая женщина, но по знаку художника бесшумно удалилась.

– По выражению лица вижу, что хочешь поговорить, а это лучше сделать без свидетелей. Неприятности? Что будешь пить?

– О, совсем не важно, что именно, главное – чтобы это был алкоголь. Сомерс, ты непременно должен меня выслушать, потому что мне действительно есть что сказать.

Пирстон опустился в кресло, а Сомерс вернулся к работе. Когда слуга принес бренди, чтобы успокоить нервы, содовую, чтобы нейтрализовать вредное действие бренди, и молоко, чтобы ликвидировать слабительный эффект содовой, Джоселин начал рассказ, обращаясь скорее к готической каминной полке, готическим часам и готическому ковру, чем к самому Сомерсу, который стоял у мольберта за спиной товарища.

– Прежде чем расскажу о том, что произошло, – заговорил Пирстон, – хочу объяснить, что я за человек.

– О господи! Я давным-давно тебя знаю!

– Нет, не знаешь. Обычно об этом не любят говорить, но я по ночам лежу без сна и думаю.

– Бедняга! – с сочувствием отозвался Сомерс, понимая, что друг действительно всерьез встревожен.

– Живу под странным проклятием или наваждением. Захвачен, сбит с толку, озадачен и очарован всесильным существом – точнее, божеством. Иными словами, как сказал бы поэт и как я сам воплотил бы в мраморе, Афродитой… но я забыл предупредить: грядущий рассказ призван служить не жалобным плачем, а защитой, своего рода apologia pro vita mea[2].

– Так-то лучше. Начинай!

– Знаю, что ты, Сомерс, не принадлежишь к числу тех старомодных упрямцев, что верят в давний предрассудок: якобы возлюбленная обычно (или даже всегда) долгое время сохраняет одну и ту же телесную оболочку в зависимости от желания человека. Если же ошибаюсь и ты по-прежнему придерживаешься древнего заблуждения, то история моя покажется тебе весьма странной.