— Пятью пять, двадцать пять. Пошли в садик погулять.

Пятью шесть, тридцать. Братец и сестрица.

Пятью семь, тридцать пять. Стали веточки ломать…

Лихо, полусидя, развалился на кровати, в непонятном образе толи зверь, толи человек. Лапы покрыты шерстью, на пальцах когти, морда шерстяная чуть вытянута. Прикрыв глаза, наслаждался причёсыванием. Когда он говорил, в бороде подрагивали седые косы.

А рядом со старым оборотнем, к Макси спиной, изогнувшись своими изящными сногсшибательными, утончёнными формами, сидела подогнув ножки под себя Прасковья. Расчёсывала волосы отца и плела ему косички. Белая рубашонка, а на голове вязаная шапка, велика по размеру, поэтому края были загнуты.

И всё бы ничего, но в этой картине было совсем неправильным нежное поглаживание девичьей фигурки широкой лапищей. И помятая рубаха самца, выдающая лёгкую эрекцию.

— …Пятью восемь, сорок. Подошёл к ним сторож.

Пятью девять…

— Сорок пять, — закончила выдохом Проша.

— Если будете ломать, — улыбнулся Вышний. — Пятью десять, пятьдесят. Не пущу вас больше в сад, — он распахнул горящие ярким, жёлтым светом глаза. Жуткое зрелище. Всё-таки Макси был рождён человеком и до конца не мог привыкнуть к этим существам. А лично Лихо наводил отвратительный страх. — Иди на полку.

Проша не заметив, как приятно сделала своему уроду-папаше, соскользнула с кровати. Лихо ударил её по попе. Девушка поморщилась и потёрла болезненное место.

— Фигура, как у матери, задница только тощая.

— Нормальная, — недовольно отозвалась Проша, обходя Макси стороной.

— Не спорь с отцом, — усмехнулся Лихо, приняв более приличную позу. — И шапку сними, Морок умер, не носи его вещи.

Девушка покорно сняла шапку и мышкой шмыгнула наверх к потолку, исчезнув в пушистых шкурках.

— Отдай мне Прошку в жёны, — пробасил Макси, и кивнул деду на оттопыренную рубаху, — а то у тебя реакция на неё ненормальная.

— Я зверь, это нормально. Я человек, не причиню ей вреда, — заявил Лихо. — А за тебя она не хочет.

 — Не хочу, — донёсся голосок сверху.

— А что приходила тогда? — возмутился Волколак. — Голая возле меня торчала, на охоту со мной ходила?

— Я ей приказал, — гад, сволочь этот оборотень, взял, всё испоганил.

— И жалеть меня тоже приказывал?

— Жалела? — усмехнулся Нил Ильич.

Мини — Проша ничего не ответила, тогда папаша завалился на постель, закинув лапы за голову:

 — Девочкам свойственно жалеть убогих.

 — И недоделанных, — пискнула Мини.

Твари. Макси разобиделся на них. Принял облик Высшего, отдав всю власть Волколаку, поэтому походил на огромного серого волка. Лёг, как Баюн на полу, только у стола. Пошли они к чёрту, образины! Держись, Прошка! Макси никогда насильником не был, но если вынудить, то вполне справится с поставленной задачей. Осталось только от папаши отделить, чем он и займётся при первой же возможности. 

Волколак спал, свернувшись калачиком… калачом… калачищем на половицах в доме Нила Ильича. Слышал, как топил печь Баюн, как Мини проходила, пила компот. Лихо принёс пару тушек зайцев, отправился за водой. Они не разговаривали между собой. Каждый занимался своим делом. Ему бы тоже придумали занятие, будь он свой, а так он гость. Чужак в их доме, они Макси терпят.

Можно было ещё поспать, пока Даня не выдумает очередную тренировку, на которой Волколак его угробит. План предстоящей битвы уложился в голове, теперь он Баюну по силе равен, и не уступит.

И тут девичий вой на весь двор. Макси ломанулся с места, как вихрь, опрокинув мощный стол и с трудом вместившись в дверной проём. Кто-то тронул? Убьёт, он любого порвёт за Мини! Почему-то он не сомневался, что малышку обидел именно урод-папаша.