Было уже три часа ночи, для него это была не первая беседа за долгое дежурство. Парень вообще не знал, зачем он попёрся в милицию. А, ну да, как там у Маяковского: «Моя милиция меня бережёт».

– Ну… и что ты от меня хочешь? – с недоумением взглянул дежурный на Мишку, бегло просматривая длинную, как анаконда, ленту распечатки.

– Ну, вы же милиция!

– Да-а-а??? Ладно… давай по порядку. Сколько их было?

– Четверо, по-моему. Да, точно, четверо. Они меня даже ничего не спрашивали. Просто стали бить, ограбили. Всё произошло быстро.

Дежурный слушал юношу с усталой гримасой и совершенно равнодушно.

– Да, похоже, глушняк, – проворчал он. – Только статистику портишь.

– Я порчу?

– Забей. Что взяли?

– Деньги, сотовый телефон и цепочку с крестиком. Он от отца достался.

– Сколько было денег? Какой телефон? – бросил короткий взгляд дежурный.

– Денег было чуть больше тысячи, золотая цепочка с крестиком, тип телефона не помню. Да и зачем вам, если говорите, что глушняк?

– Вот только сарказма не надо. Правила не я пишу.

Проторчав в отделе милиции до утра, Мишка с облегчением вышел на улицу. Целый день ходил по улицам холодной, чужой ему Москве и плакал…

Плакал, не стесняясь, как незаконно обиженный ребёнок. Мимо шли люди, но все были заняты своими делами. А то, что идёт вот юноша и плачет, так мало ли чего он плачет. Да и солнце продолжало светить также ярко, словно ничего не случилось, а из раскрытых дверей кафе доносилась весёлая музыка и вкусные запахи. Город шумел своей жизнью – равнодушной, нервно суетливой.

Вдруг к Мишке подошёл кавказец. Внимательно, каким-то ощупывающим взглядом осмотрев его, тихо спросил:

– Хочэшь конфэтку?

– Какую конфетку? – недоумённо поднял на него глаза Мишка.

– Вкусьную и больсую, – ухмыльнулся незнакомец и добавил. – Дэнег дам.

Увидев удивлённый взгляд, мерзко заржал и спросил. – Нэ понымаешь… хорошынькый… да-а?

Мишку прямо-таки передёрнуло от странного смеха и какого-то липкого взгляда незнакомца.

Испуганно оглядываясь, он бросился от усатого кавказца. Тот удивлённо пожал плечами: «Ходють… тут всакие! Понаэхали… понэмаешь».

В одном из подземных переходов Мишка увидел худенького мальчика. Тот, чуть подавшись вперёд, стоял с протянутой ладошкой. В другой руке он держал табличку: «Люди добрые. Подайте на пропитание». Широко открыв и без того огромные, испуганные глаза, он беззвучно шевелил подрагивающими губами. Рядом сидела маленькая девочка в грязном платье и укачивала на руках тряпичную куклу. «Наверно, брат и сестра, – подумал Мишка. – А как там мои сестрёнки?»

…К вечеру солнце скатилось за дома. Усталый день неспешно прятался в бархатный закат. Вскоре узкие и длинные полоски алых облаков погасли. На Москву упало тёмное небо. Свинцом, наваливаясь на плечи уставших и суетливых прохожих, оно безжалостно придавливала их к асфальту. На душе у Мишки тоже потяжелело. А ещё эти высотки. Закрыв сонные глаза окон, они давили и отгораживали от парня остальной мир.

Вскоре по небу поползли грязные тучи. Вот небо задрожало и заплакало. Не мигали, а слезились и далёкие, печальные звёзды. Зато противный дождь нагло лез за шиворот, тонкими, липкими пальцами шарил по лицу. Холодно и жутко, но на душе у юноши было ещё хуже. Размазывая слёзы дождя по щекам, Мишка сжался, как маленький щенок, попавший в незнакомый лес…

Как много дождя вокруг… тяжёлого, гулко шлепающего по асфальту тысячами свинцовых капель…

Незаметно дождь утих. Точнее ушёл, дальше спотыкаться и плутать по переулкам, словно пьяный бродяга. Стали глуше дневные звуки, но новыми оттенками заиграл ночной город. Улицы не спали. Нервно извиваясь в тесных переулках, они с бешенной скоростью вылетали на простор широких проспектов, где бурливо жили своей ночной, подсвеченные неоновыми огнями, шумной жизнью…