– Дайте закурить, уши опухли.

– Подожди, пока задница опухнет, – хохочет сержант.

В ответ женщина поворачивается к нему спиной, поднимает юбку и показывает голый зад:

– Смотри… уже опухла.

Мужчины из соседней клетки гогочут, как гуси. Даже пацаны, успокоившись от драки, ухахатываются от смеха. От изумления сержант потерял дар речи и только молча, хватает ртом воздух. Затем начинает тяжело сопеть и медленно наливаться кровью:

– Ни стыда, ни совести…

– Это ты о себе, – смеётся женщина. – Видела я, как ты задысал, слюни пустил. Глаз не мог оторвать от моих трепетных девичьих ягодиц.

– Может, когда-то и были трепетные, девичьи – засмеялся сержант. – А сейчас висят, как две сморщенные сливы.

– Что-о-о? – во весь рост, как в атаку, подымается женщина. – Обидеть робкую девушку? Да, я тебя слюнявый…

Вдруг голос сержанта становится вкрадчиво мягким:

– А сколько вам лет, девушка?

– Я девушка со стажем. За двадцать.

– А точнее?

– Сорок семь.

– Считаете себя красивой?

– Не всегда.

– А точнее?

– Редко.

– Вот то-то, – смеётся сержант. – Успокойся, бабуся.

– Какая я тебе бабуся, я ещё скребуся, – недовольно верещит женщина.

– В смысле?

– В коромысле, – базарно-добродушно гогочет та. – Не знаете вы нас, женщин. И не надо меня поправлять, я не трусы.

– Женщина – взрыв, баба – петарда, – смеются мужики.

– Шайтан-баба, – щурится угрюмый узбек, скребя ногтями голову.

– Ну… собака страшная, – недоенной ослицей, ревёт сержант.

– Жена у тебя страшная, – парирует женщина. – Вот и гуляете вы, кобели.

Победно оглядев своих товарок, она призывно поднимает руки:

– Слушайте все. Дочка спрашивает мать, зачем та ночью прыгает на животе папы. Мать отвечает, что у папы начинает расти животик, вот она его и сдувает. «Зря, – отвечает дочь. – К нам приходит тётя Фая, с верхнего этажа, и снова его надувает».

После секундного молчания по клеткам прокатывается гомерический хохот. Дежурный ржёт громче, откинувшись на спинку стула. Сержант насупился и низко опустил голову.

– Никак себя узнал, – вновь задирает женщина милиционера. – Эх-х, слабый мы пол бабы, всё мужикам прощаем…

– Точно, – кричат из клетки с мужиками. – Слабый на передок…

– Нет, ребята, – утверждает кто-то. – Просто некоторые мужчины так сильно любят своих жён, что пользуются чужими, чтобы свою не изнашивать.

– Сейчас мужчинам нужно быть очень осторожными, – слышен чей-то голос. – В настоящее время не всё, что накрашено – женщина.

– Точно, – смеются мужики. – Дожили до вседозволенности и гадости. Скоро забудем, как настоящая баба выглядит.

Один из мужчин обращается к растрёпанной толстушке:

– Вот вы, женщина?..

– О… я загадка, окутанная тайной, – кокетничает та.

– Тем более, загадочная вы наша, у вас есть мечта?

– Есть!

– Позвольте узнать… какая?

– Похудеть!

– А что же не худеете? – удивляется мужчина, но на губах его пляшет улыбка.

– Я женщина романтичная, – смеётся толстушка. – Как же мне потом без мечты жить.

Опять неудержимый, громкий залп смеха огласил обезьянник. Смеются все, даже толстушка, без обиды и от души. Её огромные груди весело трясутся под платьем, как при синдроме «Пляска святого Витта». Затем она обращается к соседкам:

– А вы когда-нибудь кормили уток на пруду?

– Нет.

– А я постоянно кормлю, жалко мне их. Кстати даже стихи сложила:

«Улетают утки в тёплые края,

а одна не может… жирная, как я».

И опять хохот катится по камерам, гулко отскакивая от серых каменных стен.

Толстушка, открыв сумку, достаёт два батона хлеба. Передав один пацанам, второй начинает аппетитно есть сама. Батон на глазах у всех начинает уменьшаться и вскоре весь исчезает во рту толстушки. Мужики недоумённо переглядываются. «Женщина – удав», – комментирует кто-то.