– И не нукайте, – говорит Олег, весело улыбаясь глазами. – Не запрягли ещё.

– Ты, берега не путай, задрот, – начинает заводиться дежурный.

Он колет взглядом пацанов, грозит обыском. Видимо, надеется, что ребята выдадут себя чем-нибудь. Но вместо этого начинается спектакль.

– Что давно не щупал мальчиков, – ёрничает Копейка. – Ну, пощупай, пощупай…

– Ну, ты чмо, рвань вонючая, из какой помойки вылез, – начинает заводиться дежурный. – Босота сопливая, сын перегара, выпердыш. Тебя что, солитёр мучает?

Олег, тяжело и надрывно задышав, медленно поднялся. Его ноги широко расставлены, словно он боится потерять равновесие. Сейчас он похож на пирата, собирающегося ринуться на абордаж вражеского судна. Через секунду тишину в комнате с треском рвёт его голос:

– «Парус! Порвали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…»

– Всё на нас, на нас! Вали! Вали начальник! – заорали пацаны, распахнув обиженные рты. – Мы люди брошенные, родителями брошенные. Жаловаться нам некому. Воры, шпана, беспризорники! Такое наше званье!

– А какое вы званье ещё хотели? – рявкнул на них, сдерживающийся из последних сил, дежурный. – Упырки вонючие, собаки бездомные.

Как раз это и было нужно пацанам. Серёга выпрямился во весь свой маленький рост и, вскинув театрально руки, оскорблённый обращается к своим товарищам:

– Вот… видели, какое обращение? За людёв не считают! Обыском грозят. В штанах у меня ещё не смотрели?

– Да я тебя… сейчас, – закипел дежурный, бросаясь к Серёге.

– Ой-ой, – театрально верещит Серёга, – только не прижимайтесь ко мне, дядя.

– Срамота-то, какая, – закатывает глаза Копейка. – Я всё матери расскажу.

– Какой такой матери… сиротка пропащая? – смеётся милиционер.

Лицо Копейки на глазах меняется. Это уже не мальчишка, а какой-то дикобраз, ощетинившийся всеми своими шипами. Дежурный даже непроизвольно отпрянул от него:

– От тебя только вшей наберёшься. Поэтому сиди, сопи и жди своей очереди.

– Значит, бить будете или на других пацанах устали? – зло усмехнулся Олег. – Давай начальник, мы к любому обращению привыкши…

– Только не бейте по голове, а то я по углам писать буду, – начинает канючить Килька.

– Всех в обезьянник, – устало скомандовал дежурный и его большой кадык подскочил несколько раз вверх. – Сейчас приедет следователь… пусть он и разбирается с этим табором.

– Зачем в обезьянник? – ноет маленький Никита.

– А ты хотел в дельфинарий? – кривит рот дежурный.

Под бдительным взором потного и толстого сержанта пацаны подходят к КПЗ (камера предварительного заключения), в народе просто – «обезьянник». С дальнего кабинета слышно: «Только не бейте… всё подпишу. Сделаю всё, что хотите».

Сержант открывает клетку и заталкивает ребят внутрь. «Рукам воли не давай, педофил», – орут пацаны, но уставший милиционер не обращает на крики внимание. Дав последнему мальчишке ногой под задницу, он ожесточённо лязгает металлической дверью. Затем навешивает замок и уходит, тяжело волоча ноги.

Ребята медленно оглядываются и кучкуются в углу. В этой большой комнате решётками выгорожены три клетки, размером примерно три на четыре метра каждая. В одной сидят несколько женщин вокзально-ханыжного типа. В другой, пятеро мужиков самого разнообразного вида и возраста. В третьей, куда заключили пацанов, на скамье сидит парень, лет тридцати. С виду блатной. Каким-то нервно-цепким взглядом он внимательно разглядывает сбившихся в стайку мальчишек. Так проходит минут пять.

– За что замели? – резко спросил парень.

Ребята молчат.

– Вы что глухие? В уши долбитесь?

– «Ля у ля», – за всех отвечает Олег.