артур тут же вызвал на Пятно аллена.

аллен лежал неподвижно, боясь, что, если пошевелится, его тело расколется надвое, как сухое печенье. От антипсихотического стелазина, одного из прописанных ему транквилизаторов, пересохло во рту и запеклись губы. Ему казалось, что кровать вращается с бешеной силой. Чтобы не слететь, пришлось ухватиться руками за непромокаемый матрас.

От короткого шерстяного одеяла, прикрывающего голую грудь, волоски на теле встали дыбом. Кожа зудела, но он не смел почесаться. Самое печальное, думал он, что надо исследовать обстановку, даже если глаза придется разлеплять силой. Из-за сумятицы он не смог ни с кем предварительно переговорить и теперь понятия не имел, где он и почему.

Терпеть неизвестность становилось невмоготу.

аллен зевнул, потянулся и наконец потер обеими руками лицо, чтобы выйти из оцепенения. Оглядел комнату. Натертые до блеска светло-коричневые кирпичные стены все равно казались грязными. Одна бугристая кровать. Один унитаз, на котором восседал таракан. Один ржавый шкаф с ящиками без ручек. Одно поцарапанное металлическое зеркало на стене. У аллена внутри все горело. Будь сейчас под рукой барабаны, он с их помощью снял бы тревогу.

аллен забарабанил пальцами по шкафу.

Тишину вспороли громкий металлический скрежет и звяканье ключей. У него по коже побежали мурашки – ключи охранника.

Черт, это не больничная палата. Это тюремная камера!

У него перехватило дыхание. Трясясь, он вытер холодной влажной рукой слезы испуга, чтобы никто не заметил, и свирепо уставился на дверь.

Вошел непотребно жирный санитар. Он недобро зыркнул на аллена и хрюкнул:

– Подъем, Сибилла! Жрачка!

Покачиваясь на нетвердых ногах, аллен вгляделся в поцарапанное металлическое зеркало и чуть не прыснул при виде своего отражения. Дрожь в теле утихла. Ощущение новизны, когда непонятно, куда ты попал, случалось с ним десятки раз, так отчего он всякий раз трусит? Собственный нелепый вид, мокрые бороздки слез на щеках подняли ему настроение. Точно он вновь услышал, как юморист Джонни Моррисон, родной отец Билли, выдает на сцене в Майами очередную уморительную остроту.

Перед тем как покончить с собой, Джонни написал в прощальном письме: «И под занавес – последняя шутка. «Мама, кто такие черти?» – «Заправь хвост в штаны и не задавай глупых вопросов».

Барабанная дробь!

– Жрачка, болваны! В очередь!

Кто-то проорал в ответ:

– Иди на хер, Огги!

За дверью слышалось шарканье ног. аллен выглянул в коричневый коридор. Потоки пациентов стекались из коридоров в центральный зал и дальше, к решетчатой двери. Он встал в конец очереди. Вспомнив, как отчим Билли Чалмер командовал «Зенки опусти!», аллен уставился в пол. Он сыграет роль, как профи. Никто ему ничего не говорит, значит, он все делает правильно.

Если не встречаться ни с кем глазами, останешься на безопасной дистанции. Никто с ним не заговорит и не станет задираться. Никого не надо узнавать, никого не надо запоминать.

– Все к корыту! – крикнул лысый санитар.

– Да, сэр, мистер Флик, – отозвался кто-то из пациентов.

Подтянулись отставшие, вдоль стен выстроилась шеренга пациентов.

– Блок «А»! Шагом марш!

Пока все шло нормально.

аллен смотрел под ноги. Людская цепочка, точно гигантская многоножка, потянулась по залу и вниз по лестнице в трехсотметровый туннель. Оказавшись в нем, он наконец огляделся. Пациенты придвинулись плотнее друг к другу. Вдоль коридора тянулись паровые и газовые трубы. От громких взрывов пара и скрежета металла у аллена зазвенело в ушах. Он подумал, что в туннеле небезопасно. Если лопнет под давлением какая-нибудь труба, их всех ошпарит и граффити на стенах станет их Последним Заветом и свидетельством бесславной смерти. Похлопывая ладонями по бедрам, он шагал под звучащий внутри похоронный марш.