Обернувшись к капитанам, Уорик увидел среди них подъехавшего Фоконберга, на раскрасневшемся лице которого читался неподдельный гнев. Ричард начал раздавать приказания, одно за другим, держа перед мысленным взором картину поля боя. Каждому отдельному отряду давались свои команды, как крепить оборону. Половина королевской конницы все еще спускалась с холма. Если удастся заткнуть бреши в разорванных рядах Джона, то еще можно будет выровнять линию. Таким образом дикари-северяне Маргарет уподобятся овцам, бегущим внутрь строя забойщиков. И тогда уже не важно, скольких она сподобилась вывести на поле. Их можно будет перемалывать ряд за рядом, и оружие на это, слава богу, есть.

– Дядя, а вот это указание лично вам, – сказал Уорик Фоконбергу. – Выкатывайте орудия, берите в поддержку моих арбалетчиков и аркебузиров. Определите рубеж и поставьте их строем. Вы меня поняли? Поверяю вам все – жаровни, запас пороха, органные пушки[12], бомбарды, кулеврины. Когда я отдам приказ, нужно, чтобы накал огня не снижался, пока мы не разнесем их в тряпье.

– Здесь мы положим им предел, Ричард! – с жаром воскликнул его дядя. – Клянусь тебе.

Уорик ответил холодным взглядом, под которым Уильям лихо развернул коня и поскакал, собирая за собой младших офицеров и стрелков для выполнения приказаний.

Сражение продолжилось на левом фланге от Ричарда, там, где панически отступающие солдаты Джона были остановлены приказом двигаться обратно, ступая через трупы товарищей. Не в назидание. Эти люди и без того знали, что в йорковской армии они самые худшие – старики, юнцы, слепые на один глаз и преступники. Не трусы, нет, – но никакой командир не стал бы рисковать своей обороной без уверенности, что такие люди будут держаться. У них не было гордости, а гордость здесь важна.

Уорик прислушался, как клацают арбалеты, и вздохнул с облегчением, когда в длинных рядах углядел красные плащи своих лучников. Эти, безусловно, будут проклинать дождь и костерить сырость, от которой коробятся луки и растягивается тетива. Но у них есть запас гордости. Эти будут стоять сколько угодно, в праведном гневе на тех, кто вынуждает их это делать. Граф кивнул сам себе, внутренне ободряясь от немолчного пения стрел.

Приступ замедлялся, увязал, давая его капитанам время, чтобы сформировать орудийный строй. Вне зависимости от того, железо это или бронза, крупные орудия были чудовищно тяжелы. Некоторые пушки катили на колесных лафетах, в то время как другие волокли на деревянных салазках с килем, словно лодки. Тащили их быки, стонущие от натуги. А обслуживала орудия целая прорва пушкарей (иногда на транспортировку, чистку, заряжание и стрельбу всего из одного орудия требовалось до двух десятков человек, которые иначе стояли бы в общем строю с остальными). Обуза колоссальная, и тем не менее эти громоздкие стволы были предметом гордости Уорика.

Ричард отер со лба пот вперемешку с дождем. Несмотря на внешнюю браваду, он все еще смотрел в глаза поражению. Об участи Джона граф не позволял себе даже помыслить. Всего ничего прошло со смерти отца, а тут такое… Нет, вобрать это в себя непереносимо! При виде того, как орудия волоклись по полю, на глаза наворачивались слезы. Сколько сил и сметки ушло, чтобы укрыть их в люнетах из торфа и кирпича, закрепить на месте, навести и окружить навесами для хранения бесценных запасов пороха и ядер… А теперь все это приходилось разрывать и вытягивать орудия обратно. Черные железные и зеленоватые бронзовые трубы стволов были прикрыты парусиной, которая наверняка будет мешать, застревая под колесами и некстати закрывая запальное отверстие в казенной части ствола. И все-таки дюжина выстроенных рядом крупных бомбард с более мелкими кулевринами посредине смотрелась до ужаса грозно. Жаровни выносились по четыре сразу, на напоминающих весла жердях, где висели железные клети, полные тлеющих углей. С усилением ливня явственно слышалось, как шипят и потрескивают огни. Некоторые из них в спешке выпадали, и тогда по мокрой земле ползли белые султаны пара.