Центурионы, конечно же, мечтать не давали. Легионер или марширует, или строит лагерь, или сражается, или спит. А если он не занят ни тем ни другим, следует устраивать учения. С утра до вечера.

– Гвин.

– Тайде, всё пошло не так, – Император накрыл её ладонь своею. – Я ждал боя. Взял лучших из лучших. А сражаться не с кем! Не знаю, что мы найдём в этой пирамиде, если пробьёмся…

– Пробьёмся, – с неколебимой уверенностью сказала Сеамни. Села рядом, отбросила чёрные волосы с лица. – Мы пробьёмся, Гвин, я чувствую. На камни этих стен наложены заклятья, но они слишком стары и ослабли со временем. Тараны справятся с ними быстрее, чем я и Сежес, даже удайся нам расшифровать защитные чары.

– Я не только о пирамиде.

– Магия крови, которую пустила в ход Радуга? А чего ж ещё ожидать от мятежного Семицветья? Они останавливают вторжение, как могут.

– А что, если остановят? – шёпотом проговорил Император, не отводя взгляда от пляшущих языков пламени. – Что, если они спасут Мельин?..

– О‑о‑о… – Сеамни озабоченно взглянула в лицо любимому. – Вот оно что. Так я и знала. «Если Радуга спасёт мою Империю, достоин ли я по‑прежнему бороться за её трон?» Сидишь и думаешь, что придётся уйти в добровольное изгнание, потому что править Мельином должны те, кому удалось его защитить? И по‑прежнему считаешь, что наш с Сежес совет первыми прибегнуть к человеческим жертвам был нехорош?..

– Я, наверное, плохой правитель, Тайде. Раньше мне казалось, что я пойду на всё, чтобы стереть Радугу с лица земли и отстоять мою Империю. А теперь оказалось, что готов, но не на всё. Я жертвовал легионерами, посылая их в самоубийственные атаки, я выжимал налоги с разорённых пахарей, я убивал чародеев… а оказалось, что последнего шага я сделать не могу. Слаб. Маги Радуги преспокойно резали детишек, и одержали победу, сделав то, чего не смогли мы, – остановили козлоногих. И теперь… я не знаю. Я в растерянности, Тайде. Впервые за всю эту войну. Я не колебался, бросая Империю и прыгая за тобой в Разлом, не колебался, когда мы сошлись лицом к лицу с той Белой Тенью. Не колебался на Свилле, на Ягодной гряде. И сейчас, возле Разлома, не колебался тоже. Однако… последний шаг… детей резать… – он на миг закрыл лицо руками. – Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. Что принцип меньшего зла требует спасения многих ценою жизни нескольких. Что, если не остановить козлоногих, погибнут вообще все дети нашего мира. Я отлично всё это знаю. У меня даже, – он усмехнулся, криво и бледно, – у меня даже есть собственный опыт в детоубийстве. Давний, конечно, но такое не забывается. Но – не могу. Ни сам, ни отдать приказ. Легче вновь броситься в тот же Разлом.

Сеамни молча покачала головой.

– Я тоже убивала детей, Гвин. Пытала и мучила невинных. Троша… что я с ним сделала… – она вздрогнула.

– Это не ты, это Иммельсторн…

– Да. Но не только. Я ненавидела вас, людей, ненавидела вашу расу. Мечтала, чтобы она сгинула вся, без остатка, чтобы повторился Берег Черепов, только уже с другим исходом. Без этого, наверное, Царь‑Древо не выбрало бы меня.

– Царь‑Древо отдавало Иммельсторн в руки Дану, любого Дану, разве не так?

– Так, да не так. Любого, но готового нести с его помощью смерть врагам Деревянного Меча, тем, кого ненавидели его создатели. Так что не поливай себя грязью, Гвин, милый мой. Ты побеждал во всяком бою. Даже козлоногие не смогли взять верх над твоим войском. Поэтому…

– Ты не понимаешь, Тайде, – горько проронил Император. – Если Радуга действительно одержит верх над тварями Разлома, если маги остановят вторжение, пусть даже ценою кровавых жертв, мои же легионеры отвернутся от меня. И правильно сделают – они служат не только Императору, но и Империи. Зачем им правитель, ввергнувший их родину в хаос жуткой войны, зачем им сражаться против магов, если чародеи спасают их, легионеров, чад и домочадцев? Ты думаешь, что те же Серебряные Латы…