Вся Земля следит за полетом – своими глазами или через голоса других, – пока стрела не попадает ровно в парящий огонек. Тот по спирали летит вниз и гаснет в реке.
Сегодня было одно сражение, показывает мне Небо. Из лагеря Бездны доносятся негромкие крики. Но война состоит из многих.
Затем он берет меня за руку – ту, на которой я нарастил густой лишайник, ту, что болит, ту, что никогда не заживет. Я отдергиваю ее, но он берет снова, и на сей раз я позволяю его длинным белым пальцам скользнуть по запястью и осторожно приподнять лишайник.
Мы не забудем, зачем пришли, показывает Небо.
Его слова – если говорить языком Бремени, языком, которого так чурается Земля, – его слова расходятся по лагерю, и вот я уже слышу слившиеся воедино голоса.
Вся Земля вторит: Мы не забудем.
В голосе Неба они видят мою руку.
Они видят железный обруч с надписью на языке Бездны.
Они видят вечную метку, навсегда сделавшую меня чужаком.
1017.
Еще один шанс
Затишье
Паника и ужас в Шуме Брэдли невыносимы.
Громко…
Боже, как громко…
Симона с Виолой смотрят на меня, как на умирающего…
Я умираю?
Высадились посреди войны…
55 дней до прибытия каравана…
Может, полететь в другое место?
55 дней до того, как здесь появятся нормальные лекарства…
55 дней ждать смерти…
Я умираю?
– Ты не умираешь, – говорю я, лежа на койке, пока Симона вкалывает мне лекарство для сращивания костей. – Брэдли…
– Нет. – Он вскидывает руки, останавливая меня. – Я чувствую себя таким…
Голым, голым, голым…
– Словами не передать, каким голым я себя чувствую.
Симона устроила в спальном отсеке разведчика импровизированную палату. Я лежу на одной койке, Брэдли на другой, его глаза широко распахнуты, руками он зажимает уши, а Шум становится все громче и громче…
– Он точно здоров? – напряженно шепчет Симона, начиная перевязывать мне лодыжки.
– Я только знаю, что мужчины в конце концов привыкли и что…
– …было лекарство, – перебивает меня она. – Но мэр уничтожил все запасы.
Я киваю.
– Главное, что оно существует. Это вселяет надежду. Хватит обо мне шептаться, звучит в Шуме Брэдли.
– Прости, – говорю я вслух.
– За что? – переспрашивает он, но тут же все понимает. – Вы не могли бы оставить меня одного, хотя бы ненадолго? – просит он.
А в его Шуме: Черт, убирайтесь отсюда и дайте мне спокойно подумать!
– Я только закончу с Виолой. – Голос у Симоны по-прежнему дрожит, и она старается не смотреть на Брэдли, оборачивая целебный пластырь вокруг моей лодыжки.
– Можешь прихватить еще один? – тихо спрашиваю я.
– Зачем?
– Скажу на улице, не хочу больше его расстраивать.
Она бросает на меня подозрительный взгляд, но достает из ящика еще один пластырь, и мы выбираемся на улицу. Шум Брэдли заполняет отсек доверху, от стенки до стенки.
– Я все же не понимаю, – говорит Симона на ходу. – Я вроде бы слышу этот Шум ушами… И не только слышу, но и вижу. Какие-то картинки, образы…
Она права, Брэдли уже начал показывать картинки: они могут появляться в голове, а могут висеть в воздухе перед глазами…
На этих картинках сначала мы, стоящие в дверях, и он сам на койке…
Потом – проекция битвы и что случилось, когда горящая стрела спэклов угодила в зонд…
Потом – виды на мониторах корабля-разведчика, когда он спускался с орбиты: огромный синевато-зеленый океан, бескрайние леса и река, вдоль которой маршировала, полностью сливаясь с берегом, незримая армия спэклов…
А потом…
Симона…
Симона и Брэдли вместе…
– Брэдли! – в ужасе восклицает она, пятясь.
– Прошу вас! – кричит он. – Оставьте меня в покое! Это невыносимо!
Я тоже слегка ошарашена: картинки, на которых Брэдли и Симона вместе, очень четкие, и чем усерднее Брэдли пытается их прогнать, тем яснее и отчетливей они становятся. Я хватаю Симону за руку и тащу прочь, захлопывая за нами дверь люка, – толку от этого почти никакого, все равно что пытаться заглушить громкий крик.