- Уверена?

- Оно-то сразу не поймешь. Кажется, что те, которые в масках, найглавнейшие. Да только… понимаешь, тут и объяснить не объясню. Чутье просто. Но боятся они.

- Те, что в масках?

- Да. Прямо таки… а эти любезные, кланяются, но… не так, как слуги. Будто тоже игра.

- Спасибо.

- Да не за что.

- А без масок ты никого не видела?

Кэти покачала головой.

- Но, может, еще примета…

Она задумалась.

- Я-то… меня не больно подпускали к этим делам. Все говорила, что, мол, рано. И как аукцион случался, то меня или усылали, или вон ставили за товаром приглядывать. Наверх никак… но одного разу, как в подвале была, то явился один. Оно-то запрещено, если так, но этот, видать, особый был. Он ходил, девок смотрел. Ощупывал, в рот лез. Еще тыкал палкой какой-то. Ну, махонькой. От такой, - Кэти развела пальцы. – И еще вроде белая, то ли каменная, то ли еще какая. Главное, велел рот раскрывать и в него сувал. А потом глядел. У двоих вроде стала палка другого цвету, и этих он велел в стороночку отвесть. Я еще тогда стала говорить, что никак не могу, потому как правила же ж. Мамаша мне тогда всю голову этими правилами выдурила. Ну и вот… а этот, который второй, в черном, за порядком глядеть поставленный, похвалил, что, мол, правильно все я делаю, но тут особливый случай. И Мамаша прилетела, велела не мешаться. Этих двух он и забрал. Только…

Она снова запнулась.

- Не для этого дела, мыслю. Не для того, для которого мужики баб пользуют. Ему по какой иной надобности, а что за она…

- Каким он был?

- А я откудова знаю? Он же ж в балахоне. И с маскою этой. Белой. Вот. Только… погодь… он сперва в перчатках был. А после снял их. Что-то у него не ладилось с палкою, вот и стянул. И… у него на руке шрам. Свежий еще. То ли опаленный, но как-то вот хитро. А еще перстень! Точно! С драконом!

Крылья за спиной Эвы распахнулись с тихим шелестом.

- Руки-то сами мягонькие, с пальчиками длиннючими. Сразу видать, что из чистых, а тут ожог этот. И… перстень, перстень большой… и Мамаша еще потом обмолвилась, что не приведите Боги этому глянуться. Что… лучше уж самый захудалый из борделей, чем он вот. И…

Кэти запнулась.

- Ты… ты найди их, ладно?

- Найду, - сказал Эдди.

- И чтоб как в сказке, никого не осталось… в живых… нельзя эту погань… а я…

- Стой, - удержала Эва. – Ты… ты ведь помнишь свое прежнее имя?

- Помню.

- Скажи?

- Для чего.

- Не знаю. Может, они тебя еще ищут?

- И пускай себе ищут, - Кэти пожала плечами. – Хотя навряд ли, но… если и так, думаешь, обрадуются, узнав, чего приключилось? У матушки моей волосы были мягонькими. И пахло от нее сладко. Сладко-сладко. А еще она играла. Садилась вечерочком за клавесину и давай. Нас учила. Но у меня не больно-то ладилось… а она все повторяла, что нужно больше стараться. И отец… пусть бы лучше думают, что я живая. Где-нибудь там, далеко-далеко…

- Я… я посмотрю, - сказала Эва. – Но если они до сих пор ищут? И не знают. Это… очень страшно, не знать, что случилось с теми, кого любишь.

- Катарина, - сказала Кэти. – Катарина Жеррард. И жили мы на Цветочной улице. Десятый дом. Белый забор и еще цветы… мне тогда нравилось, Цветочная улица десять. И цветы… скажи… скажи, что я не хотела вот так… что… соври им, что я умерла давно. Так давно, что… придумаешь. Ты умная девочка.

Эва склонила голову.

Сдержать слезы почти получилось.

Почти.

И крылья за спиной обняли. Перья снова гладкие, что шелк, только еще и теплые. И от этого тепла ком в груди разжался, дышать и то легче стало.

Правильно.

Она, Эва, ведь не виновата, что все так… что… она просто тоже хочет спрятаться. Пусть бы даже под крыльями.