В четверти лиги от римского лагеря отступали гражданские, бежавшие из капкана Красса. Женщины, дети и старики, число которых по ходу восстания постоянно росло и вскоре приблизилось к отметке в несколько тысяч человек. Они тащили с собой фашины82, которыми следовало забросать ров.

Наконец остановил свой легион Ганник. Гладиаторы резервных когорт озадаченно наблюдали за отступлением легионов Икрия и Тарка. Послышался ропот в рядах солдат. Ганник, бледный как полотно, стоял в двух перчах от пылающей пламенем стены, но не решался подойти ближе, чувствуя жар огня, пожирающего древесину. Рукоять меча убийственно медленно легла в ладонь кельта. Пальцы сжались, рука побелела. Он проводил взглядом Рута, который вместе со своими кавалеристами удалялся от стены прочь. Дело гопломаха сделано. Он выполнил приказ от и до. Губы Ганника скривились, он выдавил ругательство на кельтском, а в следующий миг я поймал его взгляд на себе. Тяжелый, томный, но все же удивленный.

– Это твоих рук дело, Спартак? – проскрежетал он, вздрогнув от неожиданности при моем виде.

Я не ответил. Передо мной стоял ослушавшийся приказа полководец. Неважно, какие цели преследовал этот человек. Я понимал, что нам предстоит серьезный разговор. Но разговор следовало начинать не здесь и не сейчас. Интересно, понимал ли свою вину Ганник? Или жажда мести настолько заполонила его разум, что он не отдавал отчета в своих поступках? Кельт долго с вызовом смотрел на меня, его ладонь так и осталась лежать на рукояти гладиуса. Дым от пепелища больно резал мои глаза, но, несмотря ни на что, я не отводил взгляда и принял вызов.

– Отступай, Ганник, – скомандовал я. Несмотря на холод, моя ладонь на рукояти гладиуса взмокла. Заходили желваки, я сказал: – Ты разочаровал меня.

Ганник молча проглотил эти слова. Медленно потянул рукоять гладиуса на себя, обнажил лезвие на целый пальм83, а потом резко разжал руку. Меч нырнул обратно в ножны. Гладиатор вытер вражескую кровь со лба и смачно высморкался себе под ноги.

Развернулся и отдал громкий приказ стоящим чуть в стороне центурионам:

– Поворачиваем!

Я остался сидеть верхом на своем жеребце. Позже, когда гладиатор придет в себя, у нас состоится разговор. Крови на сегодня достаточно. Я заставил себя убрать руку с гладиуса. Несколько раз сжал и разжал кулак. Поскакал прочь.

В голове застряла новая мысль: как только римляне потушат пожар, Красс отправит в погоню за восставшими свои легионы. Повстанцы, среди которых раненые, женщины, дети и старики, вымотаны и истощены. Римляне, преодолевавшие до шестнадцати лиг84 за один дневной переход форсированным маршем, настигнут нас в один бросок.

Спартаку и его рабам удалось бежать из-под самого моего носа. Рабы поэтому называются рабами и то их отличает от настоящих мужчин, что они боятся принять битву и умереть, как подобает истинному воину. Единственное, чего они добились, – избежали полного разгрома уже на Регии. Увы, есть и обратная сторона того, что тот же Публий Лонг85 оценочно называет неудачей, – я не успею допить чашу вина до дна, как в Риме станет известно о прорыве Спартака из оцепления. И в чем-то мой легат прав, у завистников найдется лишний повод отказать мне в триумфе, а если пойдут дальше, то в сенате будет рассмотрен вопрос о моей способности раздавить рабов без помощи Лукулла и Помпея. Но я хочу доказать, что мне не зря выдали чрезвычайный империй! И пусть закроют рты те завистники, которые указывают на мою преторскую роль, ставя меня, Марка Красса, в один ряд с недоумком Муммием