– И куда ж эти все медведи и лосиные головы девались? – поинтересовался охотник.
– Да будем так говорить, что без пути погибли. Все моль поела. Как только господин Расколов ослабли насчет капиталов – сейчас махнули на все рукой и за границу с горести уехали. А тут сейчас судебный пристав: все описали, везде печати приложили, заперли. Прислуги никакой… Прислуга вся разбежалась. Оставили приказчика и сторожа. Приказчик боялся и дотронуться-то до всего этого, потому казенные печати. А сторож – что ему! Сторож обязан на карауле быть. Так все моль и съела. Потом как начали все это продавать с аукциона – никто ничего не дает. Переоценка. Опять стоит. Опять все моль ест. Наконец глебовский кабатчик купил штук шесть медведей – диван да кресла и выкроил себе из них шубу. А за остальных никто ничего не дал, потому нельзя даже было шапки из них выкроить – до того моль подъела. Вина ведь, сударь, что в погребах было, так просто страсть! Призови полк солдат, напусти на погреб – все пьяны будут – вот сколько.
– Ну а вино куда делось?
– А тут уж грех… Пока переписывали, все пили, а переписывали больше недели. Сидят, переписывают, да и что ты хочешь! Евонный повар потом остатки на аукционе купил, но вина было уже самая малость. Ему и порожние бутылки потом достались. Тысяч десять порожних бутылок было. Повар этот… Гордей Иванович звать… повар этот потом ресторан и гостиницу где-то в провинции открыл, потом спился и умер.
– А собаки? Куда собаки делись? – допрашивал охотник.
– Собак и не переписывали. Пристав говорит: что их переписывать? Переписывать, так ведь кормить надо. Кредиторы тоже пренебрегли. Ну их, говорят… Начал я этих собак кормить… Год кормил, но уж не под силу. Говорю приказчику – как тут быть… «Давай, – говорит, – продадим их…» Ну, и продали… Да что продали! Как? Собака сто целковых стоит – за десять шла. На корм не выручили, право слово, не выручили! Видали моих Чурку и Забегая? Вот это из господина Расколова породы щенки. Дианка была его любимая собака… То есть ах какая собака! Цены нет! Вот мои-то от нее щенки. Долго она у меня жила, но потом ей бревнами зад отдавили. Стали бревна с возов сваливать – она тут вертится – ну, и отдавили. Чахнуть да чахнуть, задние ноги еле волочит – и подохла.
Охотник взглянул на часы и встрепенулся.
– Фу, фу, фу, как я засиделся! – воскликнул он, вставая. – Пора и к поезду торопиться… Собирай-ка все да пойдем, – обратился он к егерю.
– А ведь вы хотели на деревне еще грибов купить…
– Да, да… Ты мне разыщи. Белых грибов, потом черники. Нельзя домой к жене без гостинца явиться.
– Грибы да чернику разыскивать, так к этому поезду не успеете. Оставайтесь до следующего.
– А что ты думаешь? Пожалуй, что и останусь. Поел я теперь с аппетитом и хочется мне на боковую. Всхрапну в охотничьем доме часочек-другой, а ты тем временем грибов и черники отыщешь.
– Раков еще хотели, – напомнил егерь.
– Да, да… Раков… Ну, пойдем. Красотка! Фью! – свистнул охотник, направляясь в путь, и прибавил: – Ведь вот много ли ходил, а устал ужас как… О-хо-хо… – зевнул он.
– Двустволку будете разряжать?
– После… Ужасная лень. Я даже бы здесь в лесу прилег и соснул, ежели бы не боялся сырости… Веди меня, впрочем, на болото. Я хочу сапоги замочить. Новые сапоги… Надо их попробовать… Как они… Думаю, что не должны промокать. Этот мастер славится охотничьей обувью…
Егерь шел. Охотник двигался за ним сзади.
Перепела
Из ольховой заросли на дорогу, ведущую по топкому месту и сплошь изрытую колесами, вышли егерь Холоднов и охотник, коренастый маленький человек с подстриженной бородкой, в порыжелой пиджачной парочке и обыкновенной городской фуражке, которую так любят петербургские дворники и мелкие приказчики. Охотник был весь в грязи. Сапоги, затянутые выше колен ремнями, были мокры, и к ним прилипли целые комки болотного ила. Разумеется, у пояса неизбежная фляжка. Через плечо на зеленой тесьме двустволка хорошая и у пустого ягдташа дикая утка, привешенная за ноги. И егерь, и охотник были с раскрасневшимися лицами и отирали пот платками. Охотник особенно усердно утюжил себе платком и лицо, и шею на затылке и под бородой. Бежала собака, обнюхивая кочки. Охотник говорил: