– Да объясните, пожалуйста, Афимья, хорошенько – что такое?

Студент встал.

– Пожалуйста, пожалуйста, не притворяйтесь! Знаем! – кивнула ему Афимья с тоном обиды в голосе. – Рассердимся, так ведь и мы умеем мстить.

– Да в чем-с, позвольте вас спросить? И не понимаю я, что я сделал.

– А вот показать вашу записку нашей барышне, так и запляшете. Ну, что?

Афимья бросила очищенные ягоды в тарелку и, подбоченившись одной рукой, опять вызывающе взглянула на студента.

Тот уж совсем сбился с толку, покраснел и спросил:

– Какую записку?

– Да которую вы мне-то прислали, – отвечала Афимья.

– Когда?

– А после вчерашнего урока, с деревенским мальчишкой.

– Я прислал вам записку?

– Да, мне. Про кого же речь-то? Называете душечкой, ангельчиком и зовете в девять часов вечера в парк, к пруду на скамейку.

– Господи! – всплеснул руками студент.

– Да нечего молиться-то! Я сжалилась над вами и, хоть боюсь к этому проклятому пруду ходить, а пришла. Ждала, ждала вас, да так и не дождалась. А теперь скажу: глупо, низко и подло с вашей стороны, господин интриган!

– Уверяю вас, Афимьюшка, что я никакой записки не писал. И не думал, и не воображал писать, – говорил студент, прижимая руку к груди. – Позвольте! – воскликнул он. – Это опять какие-нибудь штуки вашего Васи.

– Да вот посмотрите. Записка налицо. Не следовало бы только вам отдавать-то ее.

Горничная протянула ему записку. Он схватил ее и воскликнул:

– Ну, так и есть! Опять Вася! Опять его рука! Опять его штуки! «Милая Афимьюшка! Душечка, голубушка! Я тебя люблю и обожаю. Приходи в парк на свидание в девять часов сегодня вечером. Я тебя буду ждать у пруда на скамейке. Целую тебя в губки. В. Кротиков», – прочел студент. – Он, он… Вы мне позвольте, Афимья, это письмо. Его надо показать Клавдии Максимовне.

– Как? Зачем же показывать? – проговорила горничная. – Нет, отдайте мне его.

– Нельзя-с. Надо, чтобы Клавдия Максимовна примерно наказала Васю за эти штуки.

– Так это и в самом деле не вы писали?

– Уверяю вас, что нет. Он и мне два таких письма написал и тоже зовет меня в парк на свиданье. Письма ко мне подписаны: Варя.

– Нашей Варварой Петровной?

– Да нет же, нет. Неизвестно какой Варей, Варь много на свете. Но письма-то написаны Васей. Я тотчас же узнал его бумагомарание и, разумеется, на свиданье не пошел, а сегодня одно из этих писем передал Клавдии Максимовне.

– Да ведь мне письма-то принес не Вася, а какой-то деревенский мальчишка.

– И мне деревенский мальчишка, но я тотчас же схватил его за волосы и стал допытываться, от кого. Ну, он и сознался, что ему Матерницкий барчук велел письмо передать.

Афимья сидела разочарованная. Ей, очевидно, было жалко, что письмо оказалось ненастоящим. Она все-таки еще раз спросила Кротикова:

– Ну, а вы не просили его писать?

– Да что вы, Афимья, помилуйте! С какой же это стати я?.. И наконец, ежели бы я вздумал кому-нибудь писать, так ведь я сам грамотный.

– Ну, знаете, ведь иногда тоже не хотят, чтобы своя рука была…

– Да полно вам!..

Произошла пауза. Афимья как-то исподлобья взглянула на студента, улыбнулась лукаво и сказала:

– А я все-таки пришла в парк и ждала вас.

Студент не знал, что отвечать, и выговорил:

– За это спасибо вам, но я и ума никогда не держал приглашать вас на свидание.

В комнатах послышался голос Матерницкой. Она шла на террасу и говорила:

– Привели его. Дворник привел. Опять весь в грязи. Сейчас он придет к вам, – сказала она, появляясь в дверях. – Он плачет и боится вас. Сами вы его турните, как следует, и поругайте хорошенько, а я уж потом с ним разделаюсь. Только вы, Вениамин Михайлыч, уж не очень…