– Больно? – спросил я.

– Чертов камень, – буркнул он, посасывая ранку. – Рано или поздно я тебя отсюда достану. – Потом он вскарабкался по лестнице и исчез наверху, подгоняемый злостью. Я услышал, как он выпрыгнул из окна и убежал.

Вечером я лежал в постели, но сон не шел. Я был перевозбужден: в детстве я проводил все время один и не привык делать что-то вдвоем. Я думал, что и в этом похож на отца. Но в тот день я испытал нечто новое – неожиданную близость к другому человеку, которая одновременно притягивала и пугала, словно тропинка по неизведанной местности. Чтобы успокоиться, я попытался что-нибудь вспомнить. Я думал о речке: о заводи, о каскаде, о форели, которая слабо шевелила хвостом, чтобы не двигаться с места, о плывущих по воде листьях и ветках. О том, как форель прыгает на добычу. Я начал кое-что понимать: для речной рыбы все появляется с горы – насекомые, веточки, листья, все что угодно. Поэтому рыба смотрит вверх и ждет: вдруг что-то появится. “Если точка, где ты погружаешься в реку, это настоящее, – думал я, – значит, прошлое – это вода, которая протекла мимо тебя: она ушла вниз, в ней для тебя больше ничего нет, а будущее – вода, которая спускается сверху, принося опасности и неожиданности. Прошлое ниже, будущее выше. Так и надо было ответить отцу. Какова бы ни была наша судьба, она живет в горах у нас над головами”.

Потом и эти мысли медленно развеялись, я прислушался. Я уже привык к ночным звукам и узнавал их. “Вот это, – думал я, – журчит вода в поилке. Это колокольчик на шее у собаки, которая разгуливает по ночам. Это – электрическое жужжание единственного в Гране фонаря. Интересно, слушал ли Бруно у себя в постели те же звуки?” На кухне мама перевернула страницу, дрова потрескивали, нагоняя дрему.

Остаток июля мы виделись каждый день. Или я приходил к нему на пастбище, или Бруно натягивал вокруг своих коров провод, подсоединял его к автомобильному аккумулятору и появлялся у нас на кухне. Думаю, ему нравилось не столько печенье, сколько моя мама. Нравилось, что она за ним ухаживала. Она расспрашивала его обо всем открыто, без обиняков, как привыкла на работе, а он отвечал, раздуваясь от гордости, что его история интересна такой любезной синьоре из города. Бруно рассказал, что он самый молодой житель Граны, а еще он последний житель, других детей не ожидалось. Его отец почти целый год отсутствовал, появлялся он редко, в основном зимой, а по весне уезжал во Францию, или в Швейцарию, или в другое место, где шла стройка и требовались рабочие. Зато мама Бруно никогда не уезжала из Граны: в полях за деревней у нее были огород, курятник, две козы и ульи с пчелами; ее единственной заботой было охранять это маленькое королевство. Когда Бруно ее описал, я сразу понял, кто это. Женщина, которую я уже встречал; она то везла тачку, то несла цапку или грабли и проходила мимо, не поднимая головы и не замечая меня. Они с Бруно жили у дяди, мужа нашей хозяйки, владевшего пастбищами и дойными коровами. Сейчас дядя был в горах с двоюродными братьями, которые были старше Бруно: он показал на окно, – туда, где я видел только леса и каменистые склоны, – потом прибавил, что присоединится к братьям в августе, вместе с молодыми коровами: их оставили на него в деревне.

– Ты уйдешь в горы? – спросил я.

– На выгон. Знаешь, что такое выгон?

Я покачал головой.

– Дядя и братья тебя не обижают? – перебила его мама.

– Да нет, – ответил Бруно. – Там дел невпроворот.

– А в школу-то ходишь?

– Да, да.

– Нравится?

Бруно пожал плечами. Сказать “да” не получалось, даже чтобы сделать маме приятное.