– Эй, горец, – говорил он. – Как жизнь молодая? Забрался на какую-нибудь вершину?

– Нет пока. Но я тренируюсь.

– Молодец. А как твой приятель?

– Нормально. Только он скоро уйдет на выгон, больше я его не увижу. Туда шагать целый час.

– Ладно, час – это не много. Значит, вместе его навестим. Что скажешь?

– Было бы здорово. Когда приедешь?

– В августе, – отвечал отец. И прежде чем попрощаться, просил: – Поцелуй маму. И береги ее, ладно? Чтобы ей не было одиноко.

Я обещал, что все сделаю, но в глубине души думал, что это ему одиноко. Я представлял его в пустой миланской квартире – окна распахнуты, слышен грохот грузовиков. У мамы все было прекрасно. Мы возвращались в Грану той же лесной тропинкой, на которую тем временем опустилась тьма. Тогда мама зажигала фонарик и светила нам под ноги. Ночи она не боялась. Мама была настолько спокойна, что и я не тревожился: я шел, следуя в дрожащем свете за ее ботинками, и слышал, как она тихо напевает, словно про себя. Если я знал песню, то негромко подпевал. Шум машин, радио, смех ребят исчезали у нас за спиной. По мере того как мы поднимались, становилось свежее. Я знал, что мы пришли, еще до того, как видел освещенные окна, знал по запаху печного дыма, который приносил ветер.

Не знаю, что, по мнению отца, переменилось во мне в тот год, но он решил: пора брать меня с собой. Как-то в субботу он приехал из Милана, ворвавшись на разбитой “альфа-ромео” в нашу размеренную жизнь, и был настроен не терять ни минуты своего короткого отпуска. Он купил карту и прикрепил ее кнопками к стене, чтобы отмечать пройденные тропы фломастером, как генералы отмечают завоеванные территории. Его снаряжением и формой были старый военный рюкзак, вельветовые штаны по колено и красный свитер, в котором он ходил в Доломиты. Мама предпочитала не вмешиваться, спрятавшись за геранью и книгами. Бруно уже ушел на выгон, а я каждый день возвращался туда, где мы с ним играли, и грустил, поэтому я очень обрадовался: ходить в горы меня учил отец, и из всего, чему он меня научил, это больше всего напоминало отцовское воспитание.

Рано утром мы отправлялись на машине в селения, стоявшие у подножия Монте-Роза. Они были популярнее у туристов, чем наша деревня, в полусне я видел ряды коттеджей, альпийские гостиницы в стиле начала века, уродливые многоквартирные дома шестидесятых годов, кемпинги с домиками-прицепами вдоль дороги. Вся долина, влажная от росы, еще была в тени. Отец выпивал кофе в первом открытом баре и водружал на спину рюкзак с таким видом, будто он альпийский стрелок: тропа начиналась за церковью или за деревянным мостиком, ныряла в лесок и сразу резко шла вверх. Прежде чем сделать первый шаг, я в последний раз поднимал глаза к небу. Над нашими головами сияли уже освещенные солнцем ледники; на утреннем холоде голые ноги покрывались гусиной кожей.

На тропе отец пропускал меня вперед. Он отставал на шаг, и время от времени я слышал его слова, а еще слышал его дыхание у себя за спиной. Правила были простые, и их было мало: первое – взять ритм и держать его, не делая остановок; второе – не разговаривать; третье – на развилке всегда выбирать тропу, которая поднимается вверх. Отец тяжело дышал и пыхтел громче меня, ведь он курил и работал в офисе, но хотя бы час он не разрешал себе останавливаться – ни чтобы перевести дыхание, ни чтобы попить, ни чтобы на что-то взглянуть. Лес его вообще не интересовал. Когда мы гуляли в окрестностях Граны, мама показывала мне деревья и растения и говорила, как они называются, словно это люди, каждый со своим характером. Для отца лес был просто преддверием гор: мы шли среди деревьев, склонив голову, сосредоточившись на ритме ходьбы, дыхания, сердца, ведя неслышную, тихую беседу с усталостью. Мы шагали по камням, ставшими гладкими из-за векового хождения людей и животных. Иногда мы проходили мимо деревянного креста, или бронзовой таблички с именем, или часовенки со статуей Мадонны и цветами, придававшими этим лесным уголкам печальное кладбищенское настроение. Тогда царившее между нами молчание обретало иной смысл: казалось, что молча пройти мимо – единственный способ проявить уважение.