Разумеется, нам с Мэдди не до «подходящих моментов», я даже не успеваю беспокоиться, почему мэр так и не приходит меня навестить. Я ношусь по лечебному дому, путаясь под ногами целительниц, стараюсь хоть чем-то им помогать и успевать учиться.

А целительница из меня никудышная.

– Я никогда этому не научусь! – Мне в очередной раз не удалось измерить давление очаровательной старушки по имени миссис Фокс.

– Похоже на то, – говорит Коринн, поглядывая на часы.

– Терпение, девонька, – успокаивает меня миссис Фокс. – Если чему-то надо учиться, то учиться надо хорошо.

– Тут вы правы, миссис Фокс. – Коринн переводит взгляд на меня. – Попробуй еще.

Я накачиваю манжету воздухом и, глядя на стрелку манометра, внимательно прислушиваюсь к характерным звукам в стетоскопе.

– Шестьдесят на двадцать? – жалобно выдавливаю я.

– Что ж, давай проверим, – говорит Коринн. – Миссис Фокс, вы, случайно, утром не умерли?

– Ох, силы небесные, нет!

– Значит, не шестьдесят на двадцать.

– Я же всего три дня этим занимаюсь… – пытаюсь оправдаться я.

– Вот именно, а я шесть лет, – отрезает Коринн. – И тут вдруг явилась какая-то неумеха и сразу стала такой же ученицей, как я! Странно мир устроен…

– У тебя прекрасно получается, милая, – говорит мне миссис Фокс.

– Неправда, миссис Фокс, – возражает Коринн. – Вы уж простите, что я вам перечу, но для некоторых врачевание – святой долг.

– Для меня тоже, – почти машинально отвечаю я.

И напрасно.

– Врачевание – не просто работа, дитя, – говорит Коринн. Слово «дитя» она произносит таким ядовитым тоном, словно это самое страшное оскорбление. – Нет ничего важней на свете, чем спасать жизни. Мы делаем Божье дело. Не то что твой приятель-тиран!

– Он не мой прия…

– Приносить страдания людям, да кому угодно – самый страшный грех!

– Коринн…

– Ты ничего не понимаешь! – в сердцах продолжает она. – Ты только притворяешься, а на самом деле тебе на все плевать!

Мы с миссис Фокс обе съеживаемся и едва не проваливаемся под землю.

Коринн переводит взгляд с меня на нее, поправляет шапочку и халат, разминает затекшую шею и делает глубокий вдох.

– Ну, давай еще раз!

– В чем разница между больницей и лечебным домом? – спрашивает госпожа Койл, отмечая галочками правильные ответы.

– Главная разница заключается в том, что в больницах доктора – мужчины, а в лечебных домах работают женщины, – наизусть отвечаю я, раскладывая таблетки по стаканчикам.

– Почему?

– Пациент, будь то мужчина или женщина, должен иметь право выбора, читать мысли врача или нет.

Госпожа Койл приподнимает бровь:

– А настоящая причина?

– Политика, – отвечаю я, как меня учили.

– Верно. – Госпожа Койл ставит последнюю галочку и передает мне бумаги. – Отнеси это и лекарства Мэдди, пожалуйста.

Она уходит, а я продолжаю раскладывать таблетки. Когда я выхожу из кабинета с подносом в руках, в конце коридора мелькает госпожа Койл, она быстро проходит мимо госпожи Надари и…

Клянусь, она передает ей записку! Не останавливаясь, прямо на ходу, чтобы никто не заметил.

Обе делают вид, что ничего не произошло.

Нам по-прежнему разрешают выходить на улицу не больше чем на час, группами по четыре человека, но даже за это время мы успеваем заметить, как Нью-Прентисстаун приходит в себя. Когда первая неделя моего ученичества подходит к концу, до нас доползает слух, что некоторых женщин даже начали выводить на полевые работы – большими группами, конечно.

Еще мы узнаем, что всех спэклов держат в загоне где-то на краю города, там они дожидаются «обработки», что бы это ни значило.

Старый мэр, говорят, работает уборщиком.