Марина тут же подхватила девочку на руки и быстро скрылась в синей пластиковой кабинке, действительно оказавшейся неподалеку; Ира идти отказалась – она застыла на самом краю площадки, одной рукой плотно прижимая к лицу маску, а второй – крепко вцепившись в плечо мальчика. Человек, принесший ключ, направился было к ней и начал что-то говорить, но она отшатнулась и быстро замотала головой, не произнося ни слова, и он отошел, пожав плечами.

Мне снова смертельно захотелось курить – почему-то это желание всегда становится особенно острым именно на заправках – с незажженной сигаретой в руке я пошла к обочине, где все еще стоял первый автоматчик. Когда я приблизилась, он чиркнул спичкой и протянул ее мне, прикрывая от ветра в ладонях, – маску пришлось сдвинуть под подбородок, и я очень надеялась, что Ира этого не увидит; какое-то время мы молча курили, глядя на безлюдное шоссе, а затем он спросил:

– Ну, что там Москва? Карантин ведь не сняли еще? – И я тут же поняла, что сейчас совру этому человеку, который еще ничего не знает о гибели города, разбежавшихся кордонах и не представляет себе, во что неизбежно превратится эта тихая дорога в ближайшие дни, – совру, потому что за спиной у меня – три наших распахнутых, беззащитных машины, потому что Марина в своем белом швейцарском лыжном костюме унесла девочку в кабинку за углом, а эти вооруженные люди только что, возможно, обменяли свой последний шанс на спасение на кучку бесполезных бумажек, которые им, вероятно, уже не пригодятся. Волна, подумала я и пожала плечами – как можно более равнодушно:

– Да нет, вроде не сняли. Мы из Звенигорода едем.

Головы он не повернул и, продолжая смотреть на дорогу, задал еще один вопрос:

– А куда едете, если не секрет? Таким караваном…

– Аня! – громко крикнул Сережа. – Ну где ты там, поехали, пора уже! – И я с облегчением бросила недокуренную сигарету себе под ноги, после чего, не говоря больше ни слова и не оглядываясь на оставшегося на обочине человека, торопливо зашагала к машине, потому что ответа на этот его вопрос у меня не было.

В салоне Витары стало существенно теснее – часть вещей из багажника перекочевала на заднее сиденье, зажав Мишку в угол, но настроение было бодрое – с облегчением освободившись от зеленой маски, папа Боря радостно заявил мне:

– Теперь на полдороги как минимум топлива хватит, если не больше, ох, как удачно мы заехали – хотя Леню разгрузили изрядно, ты бы знала, почем они нам бензин продали, кризисные цены, мать твою растак! Давай, Анюта, ребята уже двинулись, пристраивайся в хвост, доедем до Твери, а там я тебя сменю – кому-то из нас надо поспать.

Остальные машины действительно уже выезжали на шоссе, в зеркальце заднего вида я увидела, как один из охранников, оставшихся возле микроавтобуса, поднял руку и помахал нам вслед. Стоявший возле обочины человек посторонился, пропуская нас, поймал мой взгляд и слегка улыбнулся мне. Поравнявшись с ним, я на секунду притормозила, опустила стекло, посмотрела прямо в его улыбку и сказала быстро:

– Нет больше Москвы. Не ждите завтрашнего дня – забирайте все, что осталось, и уезжайте отсюда подальше, слышишь? – Улыбка с его лица еще не исчезла, но в глазах появилось какое-то новое выражение, и тогда я нажала на газ и, уже вырулив на дорогу, обернулась и повторила еще раз, надеясь, что слова мои не снесет ветром:

– Подальше! Слышишь?

Тридцать километров до Клина мы ехали молча – вероятно, мой способ попрощаться с охранником на заправке испортил всем настроение. Тишину нарушало только легкое потрескивание рации – в эфире по-прежнему не было ни звука, и если бы не освещенные деревни, рассыпанные по обеим сторонам шоссе, можно было бы подумать, что мы – последние, кто едет по этой дороге, что никого больше не осталось. Ощущение это рассеялось, когда впереди появился Клин – это был первый город, который нам нужно было проехать насквозь, с перекрестками и светофорами, которые могут замедлить наше движение, разделить нас или заставить остановиться. Я невольно выпрямилась и покрепче обхватила руль руками.