– Вы сказали, что познакомились с Джеймсом Фармером двадцать лет назад. И больше ничего. Я могу узнать, почему вы его так ненавидите? Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Он был спонсором конкурса красоты в Лондоне.

– Это вы уже говорили. Очевидно, он был не только спонсором, но и успел познакомиться с вами гораздо ближе, чем требовалось по правилам соревнований?

– А разве бывает иначе? – Она горько усмехнулась, и Дронго подумал, что она действительно циник. – Конечно, мы сблизились. Вспомните, что было в моей стране двадцать лет назад. Ярузельский произвел военный переворот, все лидеры «Солидарности» были отправлены в тюрьму. Меня с трудом выпустили в Лондон, не хотели отпускать. Это был мой шанс. Я так хотела остаться на Западе и никогда не возвращаться в Польшу! И конечно, обрадовалась вниманию Фармера. Он был тогда такой представительный и красивый! Но очень холодный. Он всегда был холодным эгоистом. Я сейчас думаю, что нужно быть именно таким, чтобы сделать себе огромное состояние. Человеком, которого не трогают радости и горе других людей. Бездушной машиной.

– Кто-то из великих сказал, что остаться счастливым на протяжении всей жизни можно при наличии хорошего пищеварения, бесчувственного сердца и абсолютного отсутствия совести, – негромко напомнил Дронго.

– Это так, – согласилась Илона, – это самая точная характеристика Джеймса Фармера. Он в жизни никого не любил. Я думаю, он и Сильвию не любил. Для него она была очередной новой «игрушкой».

Она замолчала и вдруг, тряхнув головой, продолжила:

– Я была тогда глупой девочкой. Для меня он был небожителем… В общем, мы с ним дважды встречались наедине в лондонском «Ритце». Он заказывал мне номер, присылал цветы, шампанское. И это после голодной Польши, где не хватало продуктов. Я совсем потеряла голову. И конечно, не предохранялась, – считала, что мне нечего бояться. В те времена мы даже не слышали о такой болезни, как СПИД.

Дронго терпеливо ждал. И наконец, она сказала:

– По условиям конкурса все победительницы соревнований получали в качестве призов контракты с рекламными агентствами. Я тоже должна была остаться в Лондоне. Казалось, мои мечты сбываются. Но через полтора месяца выяснилось, что я беременна. Ни о каком участии в рекламных мероприятиях уже не могло быть и речи. Скандал получился грандиозным. Со мной разорвали контракт. Наше посольство приняло решение выслать меня обратно в Польшу. Я умоляла Фармера мне помочь, но он даже не захотел со мной разговаривать…

Она достала сигареты.

– Здесь нельзя курить, – напомнил Дронго.

Илона чертыхнулась и убрала пачку.

– Меня вернули в Варшаву, – продолжала она, – отняли у меня все призы, разорвали контракты… – Она помолчала, словно решая, говорить следующую фразу или нет. А затем произнесла: – И вдобавок ко всему у меня случился выкидыш. Видимо, из-за шока после всех переживаний… Это был мальчик… – Она снова достала пачку сигарет, и на этот раз Дронго ничего не сказал. – С тех пор у меня больше не было детей, – сообщила она напоследок и, отвернувшись, вынула из пачки сигарету. – Извините меня, – тихо произнесла Илона, отходя от Дронго.

В этот момент в коридоре, у лестницы, произошло какое-то движение. Несколько местных журналистов и служащих отеля бросились в ту сторону. По лестнице спустились Джеймс Фармер и хозяин отеля Мануэль Сильва. Они стояли в окружении охранников и сотрудников гостиничных служб. Дронго посмотрел на Фармера. Тот был по-прежнему невозмутим и спокоен. И Дронго подумал, что все рассказанное Илоной – правда. В ту же секунду Фармер поднял глаза на Дронго. Их взгляды скрестились. Очевидно, рассказ Илоны вызвал в подсознании Дронго некие ассоциативные воспоминания. Он мрачно смотрел на Фармера. Гораздо более мрачно, чем человек, несколько минут назад потерявший свою жену, – на самого Дронго.