Конечно.

Как два пальца об асфальт.

В динамике сотового щёлкает, и я невольно напрягаюсь в ожидании.

– Абонент вне зоны доступа, – повторяет вежливая женщина.

Ни матери, ни дочери. Ну и семейка.

Я подозрительно смотрю на экранчик, затем перехожу на свою страницу в «Почтампе» и прокручиваю список «Знакомцы». Раз, второй, третий. Четвёртый.

Дианы там нет.

Нет?

Я приглядываюсь внимательнее, и лицо заливает жаром.

То есть, Диана удалила меня из друзей?

Даже из таких, фиктивных, соцсетиальных, которые ничего не значат и ни к чему не обязывают?

Диана правда это сделала?

С минуту я ошалело разглядываю список, затем нахожу её страницу через общий поиск. Разворачиваю окно сообщений и строчу: «Кончай испарить! У меня клюшки твоей малы».

Ну, вообще с дисграфией печатать легче, чем писать, но порой и Т9 заходит в тупик. Я сосредотачиваюсь и расставляю правильные буквы.

«Кончай истерить! У меня ключи твоей мамы».

Я ещё раз проглядываю два коротких предложения и жму стрелочку (^).

«Вы не можете отправить сообщение этому пользователю, поскольку он ограничивает круг лиц, которые могут присылать ему сообщения».

– ХА-ХА-ХА.

Кажется, что меня ударили под дых. Я втягиваю носом воздух и с удивлением проглядываю текст ещё раз, словно там не автоматический ответ, а эпитафия над могилой.

– Да фиолетово. Фиолетово! Сами разбирайтесь со своими ключами!

Я машу телефоном и широким шагом иду прочь. От залива доносятся тихие гудки барж, и чайки роем срываются с проводов.

У танцующих берёз что-то заставляет меня оглянуться, и сквозь удушливый дым обиды проскальзывает неприятная мысль: дом Дианы состарился.

Будто человек.

Вы скажете, что семнадцать лет – это так, фигня, но за семнадцать я достаточно видел, как дряхлеют люди перед смертью. Мой дед, моя соседка. Моя первая классная руководительница. Они жили десятилетиями, почти не меняясь, словно бы застывая в невидимом янтаре, но потом возраст брал своё. Болезни в пару месяцев разъедали тела, одиночество – души. Слабели голоса, ржавели суставы, лица бледнели и туго обтягивали кости черепа. Всё дольше становились сны, всё реже – проблески сознания. Уходили силы – по песчинке, по капле, по волоску, пока пауза между ударами сердца не устремлялась к бесконечности.

Сейчас я смотрю на дом Дианы и с грустью понимаю, что он в конце этого тёмного пути. Ещё не в бездне, но уже соскользнул. Уже летит вниз.

Ветер поднимает занавески невидимой рукой и взбивает их мягкими рывками. Из приоткрытого окна тянет сигаретами и мокрой жестью. Эти запахи, это неспешное движение полупрозрачной ткани гипнотизируют, и я чувствую, как проваливаюсь из кабинета физики куда-то в себя – в безмыслие и безвременье собственного разума.

Там бродит Диана, ведомая луной.

Там замерла, подобно статуе, Вероника Игоревна.

Вы думаете, за минувшую неделю она появилась в гимназии? Как бы не так, нет Вероники Игоревны.

В итоге её брелок и вся его железная компашка громыхают в моём рюкзаке который день, а физику у нас заменяет Леонидас, классный руководитель «ашек». Конечно, не тот царь Леонид из Спарты и даже не Джерард Батлер из «300 спартанцев», но что-то такое древнегреческое в облике нашего завуча определённо имеется.

Наверное, борода. Эта штука у Леонидаса ухожена так, будто её подравнивает каждый день личный садовник. Честно, я не понимаю мужиков, которые настолько следят за собой. И особенно не понимаю тех, что носят вязаные свитера с северными узорами. О, вы не заметили? Сегодня к нашему вниманию красные снежинки на белом фоне.