Не зная, как на это реагировать, я достаю сумку Вероники Игоревны и нарочито кладу на стол.

Открываю.

На Артура Александровича вытаращивается куча залежалого хлама: наушники, оранжево-зелёный листок «Поморских аптек» с лыбой-доктором и девизом: «Следим за вашим здоровьем с 1995 года», бумажное письмо… ещё один аптечный купон.

И ещё один.

Подняв бровь, я собираю купоны в левой руке: четыре… пять… шесть-семь-восемь. Девять.

Гладкие и мятые, старые и новые, выцветшие и яркие.

«Поморские аптеки». «Скидка 7%».

«Поморские аптеки». «Скидка 9%».

«Поморские аптеки». «Скидка 5%».

– Твоя мама так часто туда ходит?

– А?

Я машу купонами и повторяю:

– Твоя мама часто покупает в «Поморских»?

– Извини, в «жопе» плохо слышно. Гавно звуки глушит.

Секунд тридцать я увязываю продукты жизнедеятельности и мой вопрос.

Типа сарказм?

Типа «получи, фашист, гранату»?

Пока я туплю, Диана забирает купоны и просматривает.

– «Наши адреса», – демонстративно читает она. – «Улица Челюскинцев, 25. Улица Красноармейцев, 19. Первая линия, 67. Улица Луговая, 16а. Пятая линия, 43. Шестая линия, 96». По-твоему, мама просрала все наши деньги, так что нас коллекторы чуть не подожгли, но аптеку выбирала подальше, – Диана трясёт купонами, – и ПОДЕШЕВЛЕ?

Я не отвечаю. Да, среди адресов нет ничего близкого к дому Фролковых или к гимназии, но откуда-то эти бумажки взялись?

В таком, блин, количестве?

Колокольчик двери звенит, и заправка наполняется промозглым холодным воздухом. У обочины, рядом с «бэхой», припарковался темно-синий седан – двухдверный, с клиновидным корпусом.

Дверца со стороны водителя приоткрыта, в салоне горит свет. Хозяина не видно.

– Жень… – глухо говорит Диана кому-то. Она швыряет купоны в сумку и быстро идёт к выходу. Меня прошибает пот, и в солнечном сплетении проползает что-то холодное, склизкое.

Её парень

Не хочу его видеть. Не хочу.

– Жень, не заходи! – повторяет, как сомнамбула, Диана. – Погнали сразу…

Как же всё не вовремя.

Как же не вовремя вся эта жизнь.

Когда я неохотно, через силу, через тошноту поворачиваюсь, Диана уже висит на мужике у входа и утягивает его наружу. Именно мужике: судя по одежде и телосложению, ему отстучало лет тридцать-сорок. Лица не видно, потому что Диана как анаконда обвилась вокруг своего бывшего. Затем мелькает борода, глаза, и я глупо хихикаю.

Это Леонидас.

Леонидас.

Нет, правда, это…

Это какой-то пиздец.

Тусклый свет фонаря пробегает по боингоподобному салону и сменяется полумраком. Спустя пару-тройку секунд это повторяется. И повторяется спустя ещё пару-тройку секунд, словно череда патрульных с фонарями ищет на заднем сиденье беглого преступника.

Всякий раз я зажмуриваюсь, а потом вглядываюсь в мутную черноту снаружи.

Деревья, деревья. Они качаются, выгибаются на фоне белой-белой луны, а вокруг них завиваются вихри чёрных птиц. Вдруг мелькнёт остановка с советской мозаикой, или детская площадка пробьётся из-под земли, косо, боком, из последних сил, а за ними встают из темноты те же деревья, и та же луна плывёт поверх.

Окна запотевают, двигатель ровно гудит, и дворники елозят, скрипят по лобовому стеклу.

– Милый друг? – голос звучит нарочито сурово, будто играет в уверенность, которой нет. – Долго будем молчать?

В салоне душно и тепло, и слишком пахнет мужским дезодорантом.

Я отворачиваюсь от окна. Между передними сиденьями светится жидкокристаллический дисплей: тахометр и индикатор повышения, термометр, топливный индикатор. Ярко-оранжевые графики уносятся вперёд, к ускользающему горизонту, к угловатому, цифровому миру восьмидесятых годов.