Расстреляна в 1929.

На фото застыла некрасивая, полноватая женщина. По серой щеке ползёт улитка, и в целом выглядит Татьяна Антоновна так, будто прожила не тридцать с небольшим, а лет пятьдесят – будто слишком много невзгод цепями проволочились по её лицу.

К ней Вероника Игоревна приходила? Из-за радиологии? Как идут на могилу кумира?

Я не уверен, что Вероника Игоревна любила Диану, но химию-физику Фролкова-старшая обожала стопудово. У них дома всегда, будто сталагмиты, нарастали пачки научных журналов, упаковки пробирок, мешалок и тому подобная красота. Спорю, не пройдёт и пары месяцев, как Вероника Игоревна снова будет впихивать в молодые, неокрепшие умы всю таблицу Менделеева с лантаноидами, актиноидами, супер-пуперактиноидами…

Пока Диана прячется в каморке.

Я вспоминаю заклеенный выключатель, и меня пробирает дрожь. Может, мы уже и не дружим, и Диана больше раздражает, чем умиляет, но хотелось, чтобы у неё такого в жизни не было.

Только как тут поможешь? Деньгами? Диана и кошелёк всучит обратно, она для этого слишком гордая.

Отыскать её маму? Но я же не полицейский. Да, я нашёл Диану, но та и не особо пряталась. Да и что мне известно о Веронике Игоревне? Гимназия, вокзал. Пустынь. Электив. Расстрелянная женщина-кумир из начала XX века.

Из начала XX века и Омска.

Ом-м-м-ска

О-ом-мс-ск-ка.

Это одинокое слово повисает в голове, звенит колоколом. Кажется, оно вот-вот наведёт на другую ассоциацию или мысль, но тут я локтем задеваю что-то мокрое.

Прекрасно, бурое пятно на моем боку выросло до теннисного мяча.

Наверное, раны от топоров зашивают. Наверное, обрабатывают лучше «хлоргексидина», которым чистят ванны и стекла.

Я оглядываюсь в полураздражении-полупанике, не заметил ли кто конфуза, и – всё не слава Богу – вижу Леонидаса. Он идёт ко мне широким шагом, засунув руки в карманы куртки. Какой-то рок-певец, а не классный руководитель.

– Милый друг, – проносится голос над безликой равниной, – окажи честь поговорить?

– Сорян, одну минуту! – Я поднимаю вверх указательный палец и ещё раз оглядываю пятно. Нужно в волшебную комнату. Срочно. Или за курткой. Срочно. Или в бомбоубежище. Или чтобы в новостях объявили: так и так, Артур Александрович улетел в Гондурас.

– Сейчас, милый друг, сейчас.

– Ну минуточку… – Я как можно быстрее иду к бараку.

– СЕЙЧАС!

Голос Леонидаса звучит так, что мои ноги врастают в настил.

– Евгений Леонидович? – Я изображаю саму невинность и встаю боком, скрывая кровь. Ноздрей касается смутно знакомый запах, и молнией пронзает воспоминание: год назад, коридор гимназии, мимо идёт Диана. Именно мимо – будто я призрак, будто меня там нет. Пряди её волос – ещё длинных, ещё рыжих – поднимаются от движения и щекочут мою скулу. Прикосновение столь отчётливо, будто это происходит сию секунду, и запах шампуня – манго и ананас – отчётлив, как никогда. И, как никогда, вымораживает это несоответствие: едва уловимое прикосновение и пустота, холод в глазах Дианы.

– …тур, ты меня слышишь?

Что Леонидас спросил? О докладе? О домашке? О моих опозданиях? Что??? Почему в гимназии учат всякой дребедени, а не тому, как вести себя в подобных ситуациях?

– Я что говорил по поводу хождения по одиночке? Ты не понимаешь слова «болота»?

– Тут… тут мостки.

В доказательство я стучу носком кроссовки по берёзкам. Стволы скрипят, и между ними собираются лужицы. По спине, по затылку заползает холод, и запах Дианы просачивается в щёлочки между воспоминаниями и реальностью. Густеет. Плотнеет. И скула зудит – будто волосы Дианы в самом деле щекочут меня.