Плечо болело значительно меньше, царапины и вовсе перестали напоминать о себе.

Я слишком устала, чтобы страдать, и мгновенно вырубилась, стоило только прилечь.

Это были самые счастливые девять часов моей жизни в этом сумасшедшем месте.

А на исходе девятого часа мой покой был нарушен оглушительным пищанием и болезненным щелчком где-то внутри черепной коробки. Словно кто-то заржавевший тумблер переключил.

Я не вздрогнула, не дернулась, даже дыхание не сбилось, просто проснулась, не сразу сообразив, что происходит и почему так больно, а когда сообразила, мысленно помянула светлячка тихим злым словом.

Шею снова опалило огнем, как когда он ко мне прикоснулся, и я услышала невероятное — хорошо понятную, не напрягающую речь. На этот раз мне не казалось, что перевод запаздывает, как это было со светлячком. Слова накладывались на образы в моей голове и не пугали своей необычностью.

— А вдруг это, все-таки, дух леса? — озабоченный голос ворвался в мой нездоровый сон.

— От духа кровью бы не пахло, — ответили ему густым, тяжелым рычанием.

— А кто сказал, что это его кровь? — не унимался первый.

— Это выходец, — убежденно прорычал второй, — нужно добить.

— Спящего? — возмутился первый, и я возмущалась вместе с ним. Вот уж что-что, а умирать во сне я не хотела. У меня вообще смерть в планах не значилась.

В моих планах жирным шрифтом большими буквами было написано всего два слова «вернуться домой».

И пусть я не знала, как это сделать, не представляла даже, где нахожусь, но сдаваться не собиралась.

— Тогда разбуди его, — предложил тот, чья речь больше походила на звериное рычание.

В меня бесцеремонно потыкали палкой.

— Эй ты.

Не раздумывая, что делаю, я ухватилась за древко, дернула его на себя и глухо взвыла от прострелившей все тело боли.

Палку, на деле оказавшуюся вполне пристойной рогатиной, из моих ослабевших пальцев вырвали.

— Он ранен! — долговязый, худой парень обвиняюще указал на меня рогатиной. — И похож на человека.

Если бы я уделила ему чуть больше внимания, то смогла бы разглядеть и светлые, неровно подстриженные волосы, и россыпь веснушек на носу, и зеленые глаза, и короткий шрам на щеке. Возможно, мне даже хватило бы сил, чтобы восхититься его расшитой рубахой.

Но я на него не смотрела, и если бы горло не свело судорогой, уже самозабвенно визжала бы.

Рядом с парнем стоял медведь. Огромный бурый кадьяк.

— В-валерьянки мне, — простонала я, здоровой рукой хватаясь за сердце.

— Девчонка? — удивился парень и еще удивленнее добавил, — говорит по-нашему.

Чуть не ляпнув, что я теперь, кажется, по-всякому могу, прижалась лбом к траве, ругая себя за то, что голову подняла. Лучше бы мертвой прикинулась, может они бы меня в покое оставили.

Медведь зарычал, и в этом рычании я узнала голос того, кто хотел меня добить.

— Она не человек. Голова в огне.

Я невольно вскинула руку, прикрывая макушку. Рубиновый красный, замечательный цвет, стойкий, мне очень идет. Угробила на одну упаковку краски почти две тысячи рублей, а меня теперь из-за этого еще и убить хотят.

— Не в огне, — усмехнулся парень, — просто у волос цвет странный. Может она из дервичей? Говорят, у них встречаются красноголовые.

Медведь тяжело вздохнул.

Зажмурившись, я пыталась справиться с собой. Светящиеся инопланетяне и мутировавшие летучие мыши это одно, а вот говорящий медведь — верная дорога в дурку.

Меня даже не смущало то, что парень медведя тоже понимал. Все это казалось просто одним большим глюком моего производства.

Я не вникала в эмоциональный спор, касавшийся непосредственно моей персоны, просто легла так же, как лежала до их появления в моей непростой жизни, закрыла глаза и мгновенно вырубилась.