– Поужинаем? – предложил он.

В его голосе тоже не слышалось ни тени удивления или хотя бы беспокойства о том, что его могут арестовать. И это тоже не казалось Полине странным, вот ведь как! Аппетита у нее, правда, все же не было, но это, пожалуй, было единственное, в чем проявилось ее волнение; еще полчаса назад она чувствовала голод и сразу по приходе домой вот именно собиралась поесть, несмотря на поздний час.

– Благодарю, я не голодна, – ответила она.

– Я тоже. – Он улыбнулся. – Но ведь после спектакля принято ужинать. И пить шампанское.

Полина насторожилась. Откуда он знает про спектакль?

– Я видел вас сегодня в театре. – Наверное, он заметил ее беспокойство. – Но я не шел за вами специально, поверьте. Просто узнал вас, когда… Уже потом я вас узнал.

– Шампанского выпью, – кивнула Полина. – Все-таки я взволнована, знаете ли.

– Неудивительно.

Он снова улыбнулся. Улыбка у него была не то чтобы обаятельная, но очень мужская – сдержанная. Это Полине понравилось. По крайней мере, не похоже, что он примется сейчас хвастать своим эффектным поведением. Хотя мог бы и похвастать, эффектным оно было без сомнения. И эффективным, кстати.

Подошел гарсон, Полинин спутник заказал шампанского. Только теперь, прислушавшись, она сообразила, в чем состоит особенность его речи; лишь волнение помешало ей заметить это сразу.

– Вы русский? – перейдя на родной язык, спросила она.

Он ответил тоже по-русски:

– Да. Сильно чувствуется акцент?

– Не сильно, – покачала головой Полина. – Но француз все-таки расслышит. А поскольку я и русская, и француженка, то и расслышала акцент, и поняла, что он у вас русский.

– Тогда закажем устрицы, а? – чуть смущенным тоном попросил он. – Я как московский гость о них мечтаю.

– А вы прямо из Москвы гость? – удивилась Полина.

– Да. Игорь Валентинович Неволин, – представился он.

– Полина Андреевна Самарина.

– Я знаю. Еще во время спектакля в программке посмотрел.

В длинном списке актрис «на выход» русская фамилия была только одна, поэтому его проницательность Полину не удивила. А вот то, что именно ее игра привлекла его так, чтобы смотреть в программке фамилию, было, пожалуй, достойно удивления. Что могло его заинтересовать – ее возглас: «Скорее, скорее идите сюда! Дядя Поль умер»?

– У вас чрезвычайно притягательная внешность, – сказал Игорь Неволин. – Но не для театра.

Хорошенький комплимент!

– А для чего же? – хмыкнула Полина. – Для модной лавки?

Московский гость то ли не заметил, что она рассердилась, то ли не счел нужным обращать на это внимание.

– Для кино, – ответил он.

Однако! Не далее как сегодня, гримируясь перед выходом на сцену, Полина разглядывала себя в зеркале и думала ровно о том, что не пластика ее, не речь даже, а именно лицо могло бы привлечь внимание зрителей, если бы им удалось его разглядеть. Черты его неправильны, но так своеобразны, что на лицейских уроках живописи учитель даже говорил, будто она похожа на Даму с горностаем Леонардо да Винчи.

«Даму с горностаем» Полина знала только в репродукции, потому что сама картина находилась в каком-то польском замке, но другие портреты да Винчи – и «Джоконду», и «Прекрасную Ферроньеру» – она разглядывала в Лувре часами, а потому понимала, что означает такое сравнение. Это было самое убедительное признание ее незаурядности, какое только можно себе представить.

Но кто разглядит такие тонкости, как изгиб губ, разрез глаз или абрис щек актрисы на сцене? Разве что зрители первых пяти рядов. Иное дело кино – там есть крупный план…

– Неужели вы никогда не мечтали о карьере в кино? – спросил Неволин. – Трудно поверить.