Ох, мнится мне, что не сам собою приключился.

- Одни уголья и остались, - Кирей сел ровно. – А на тех угольях… я был там… еще лет сто, если не двести, жить нельзя, не будет добра тем, кто поселится. Вот… другое поместье дать? Не так их много, свободных, чтоб в столице… и ко всему, ей бы хотелось, чтобы ты с боярынями подружилась.

И вздохнул тяжко-претяжко.

Руками развел.

А я только роту открыла… она сначала моего жениха этой самой Любляне отдала, а теперь желает, чтоб я задружилася?

- Я ей сразу сказал, что дружбы у вас точно не выйдет, - оправдываясь, произнес Кирей. И отодвинулся. Верно, хоть и обещалась я не биться, да глядела не по-доброму. – Но матушка… порой ее сложно переубедить… и завтра она их отпустит. Формально – передаст под опеку брату. До свадьбы, которая состоится в первый месяц осени…

Тихо стало.

Слышно, как гудит под потолком одинокая муха. И молчали мы, друг на дружку глядючи, думали… об чем Кирей – не ведаю. А я все про свадьбу, которая…

…будет ли?

Первый месяц осени.

До него еще б дожить. Лето только-только началося.

- Зослава, - Кирей пальчиком ткнул меня в плечо. – Ты живая?

- Живая, - вздохнула я.

- Согласная?

- А вам откажешь?

- Да… как тебе сказать, в теории, конечно, можно, но… матушка…

Ага, которая царица, с ейными планами… супротив их идти, что граблями ветер чесать, вроде бы и можне, але ж поди, попробуй, прослывешь дурнем, ежель вовсе ветер грабли оные из рук не вывернет да по лбу не приложит.

Я рученькою и махнула.

Мол, пущай едуть…

- А чего ты пришел, а не Ильюшка? – уж кому бы за сестер просить, так ему. Кирей плечами пожал и ответил:

- Меня матушка попросила, а он… может, неудобно?

Неудобно на чужое лавке спать: все плечи смулишь.

Вот так и вышло, что деньков через пару гостей я встречала. Раньше? А не вышло раньше. Терем же к этакому визиту сготовить надобно. Там оконца помыть, стены поскресть, дорожки от пыли выбить да из зевов печных пепел повыгребасть.

А заодно уж украсить, что стены, что полы плетениями рисованными.

Ох, не прошла мимо меня наука Люцианы Береславовны, даже по нраву пришлася, как распробовала. Вроде ж и силы не берет, да и вовсе немашечки магии в линиях черченных, а… на многое оне способны. И гостюшки мои меня в том лишь убедили.

Подкатил к воротам возок царский.

Коней тройка. Ногами тонкими перебирают, шеи гнут, красуются. На дуге у заводного бубенцы сладкоголосые звенят-перезваниваются. В гривах пристяжных ленты атласные. Сбруя позолочена.

Возок… ну возок и вовсе золотым мнится.

Задние колеса огроменные. Передние махонькие. А меж ними желудем – сам возочек. Оконца круглые, за цветными стеклышками не видать, что внутрях. На дверцах корона.

На крыше будто прыщ, из которого пук перьев золоченых торчит.

От этакой красоты я и обмерла, дар речи утратимши.

Но Кирей меня локотком подпихнул. И на мрачнющего Арея взгляд бросимши, приобнял. Тот от злости ажно зубами заскрежетал, с лица сбледнул крепко, но что тут сделаешь? Не егоная я невеста…

…он к возку шагнул и дверцу открыл. Отступился, позволяя холопу скамеечку-приступку поставить. Руку подал. Я и застыла, дышать позабывши, когда этое руки другая коснулась. Пальцы белехоньки, прозрачны почти. Ноготки жемчугами.

И жемчугами же рукавчик длинный расшит.

Выплыла боярыня Любляна Батош-Жиневская лебедушкой белой. Глазки потупила. Бледна. Бела… и болезна? А за нею сестрица выпорхнула. Этое-то подмога без нужды. Только шубку, горностаем отороченную, поправила и дом мой окинула взглядом презрительным.

- Вот, значится, где нам обретаться ныне судьба… - блеснула в глазу слезинка, но не для меня сие, для Ильюшки, который стоял столпом соляным, на сестер глядючи.