На обратном пути меня мучила мысль о том, что просиживать штаны за партой ближайшие несколько лет будет необыкновенно скучно. Да и продолжать жить в детском доме – не самая лучшая перспектива. Хотя податься-то больше некуда. Не примут меня на работу с серьёзным заработком, потому что возраст несолидный. Вот, если бы удалось избавиться хотя бы от школы!..

А что? Мне сейчас не так уж трудно ответить на большинство вопросов, которые способны задать преподаватели. Кое в чём и сам могу рассказать им нечто новое. Конечно, всех аспектов школьной программы я уже не помню, но учебники от меня никто не прячет. А хорошо организованная память взрослого человека, имеющего инженерный склад ума, уж, надеюсь, меня не подведёт. Так что вопрос о завершении школьного образования экстерном представляется мне вполне решаемым – ну, не просиживать же штаны за партой ещё семь лет, изнывая от скуки и выводя учителей из себя разными дурацкими выходками.

Опять же, драться с пацанами по поводам, которых сейчас совершенно не могу припомнить, – глупо. Хотя, Ваську Клюкина вздуть просто необходимо за то, что сплюнул мне на бутс… нет, воздержусь, хотя точно знаю, что он специально. Васька, кстати, тоже воевал и вернулся с фронта без левой ступни – служил он в артиллерии. Не стану его лупить, потому что уважаю, пусть даже за то, чего он ещё не совершил. Займусь лучше настоящим делом.

С чего его начать? Конечно, с разговоров с предметниками. Не за жизнь с ними балаболить, а про преподаваемые дисциплины. И к каждому такому «рауту» необходимо хорошенько полистать буквари за будущие классы, за те, сидеть в которых мне ни капельки не хочется.

Проще всего было с математиком. Он «спёкся» на пятом варианте доказательства теоремы Пифагора. Откуда я их столько знаю? Старший внук услышал где-то про то, что известно около двадцати пяти способов подтвердить равенство суммы квадратов катетов квадрату гипотенузы. Я показал ему второй – в его годы в школе преподавали не тот приём, которому учили меня. А потом мы с ним хорошо поковырялись в библиотеках и разыскали ещё несколько таких, что не требуют знания высшей математики.

Решение квадратичных и кубических уравнений этого старого сморчка почему-то ни в чём не убедило, а в зоне стереометрии он вообще ограничился выслушиванием нескольких определений, после чего заявил:

– Вам, юноша, я бы с удовольствием выдал аттестат, но посмотрим, что скажут другие учителя.

С физиком я почти поссорился из-за разногласий относительно взглядов на строение вещества. Нет, ничего принципиального, на мой вкус. Но, когда я уверенно рассказал ему устройство атомного ядра, он нахмурился и буркнул:

– Довольно фантазировать, – на минуту призадумался, потом добавил: – Впрочем, курс вы знаете на отлично. Что же касается смелости, с которой вы рассуждаете о радиоактивном распаде, то это, скорее, говорит о том, что чтение последних научных публикаций не повергает в уныние столь юный разум.

С химичкой мы легко обо всём договорились, потому что сама она предмет знала слабовато и вообще не любила. Ей оказалось достаточно того, что, отвечая на вопросы, я вещал долго и уверенно. С литераторшей мы просто обстоятельно поговорили. О Пушкине, конечно. О Лермонтове. Я откровенно сознался, что у Толстого мне нравятся только его короткие произведения. Ещё помянули Беляева. Добрая женщина, узнав, что третьеклассник дерзнул сдать экстерном все предметы за десятилетку, прониклась ко мне искренним сочувствием. Тем более что Маяковский ей тоже не очень нравился, а о Блоке и Есенине мы в два счёта сблизили позиции. Фет, Тютчев, Некрасов, Крылов… я многое читал, когда учились дети. Да и с внуком иногда спорил, отчего перечитывал вещи из школьной программы. Поэтому в отношении Чехова и Куприна согласились – эти писатели насочиняли кучу просто замечательных вещей. А «Куст сирени» она, оказывается, не прочитала. «Пять, Субботин», – приговорила она. И пригласила захаживать к ней поболтать об интересных книгах. Уловила книгочея со сложившимся вкусом, отчасти совпадающим с её, и только предупредила, что не обо всех интересных авторах следует упоминать в разговорах с другими людьми – Куприна и Есенина сейчас не все жалуют.