Они приехали на тихую улицу, прошли по садовой дорожке к одному из домов. Им открыл дверь смуглолицый слуга. Джеральд изумленно воззрился на него, полагая, что тот может быть человеком их круга – к примеру, уроженцем Востока с оксфордским дипломом. Но нет, он был просто слугой.

– Приготовь чай, Хасан, – приказал Холлидей.

– Мне найдется комната? – спросил Беркин.

В ответ слуга только расплылся в улыбке и что-то пробормотал.

Джеральд чувствовал в отношении слуги некоторую неуверенность: высокий, стройный и сдержанный, он выглядел совсем как джентльмен.

– Кто ваш слуга? – спросил он у Холлидея. – Шикарно выглядит.

– О да! Это потому, что на нем чужая одежда. На самом деле он далеко не так шикарен. Мы подобрали его на улице, он голодал. Я привел его сюда, а один мой друг дал ему свой костюм. Он может быть кем угодно, только не тем, кем вам кажется; его единственное достоинство в том, что он не говорит по-английски и ничего не понимает и потому абсолютно безопасен.

– Он очень нечистоплотен, – быстро и тихо проговорил русский юноша.

В этот момент слуга появился в дверях.

– Что тебе надо? – спросил Холлидей.

Мужчина заулыбался и робко пробормотал:

– Хочу говорить хозяин.

Джеральд с любопытством наблюдал за этой сценой. Стоявший в дверях мужчина был красив, хорошо сложен, держался с достоинством, выглядел благородно и элегантно. И все же был наполовину дикарем, с глупым видом скалившим зубы. Холлидей вышел в коридор, чтобы поговорить с ним.

– Что? – послышался его голос. – Что? Что ты говоришь? Повтори. Как? Ты хочешь денег? Хочешь еще денег? Но зачем они тебе? – Араб что-то смущенно забормотал в ответ. Холлидей вернулся в комнату, тоже глупо улыбаясь.

– Он говорит, ему нужны деньги, чтобы купить нижнее белье. Может кто-нибудь дать мне шиллинг? Спасибо, шиллинга хватит, чтобы купить все необходимое. – Холлидей взял деньги, протянутые Джеральдом, и снова вышел в коридор, откуда донесся его голос: – Больше денег не требуй, ты и так получил вчера три шиллинга и шесть пенсов. Больше просить нельзя. Неси поскорее чай.

Джеральд огляделся. Обычная лондонская гостиная в доме, приобретенном вместе с обстановкой – разностильной, но не лишенной приятности. В ней находилось несколько деревянных скульптур с западных островов Тихого океана; необычный вид этих скульптур вызывал беспокойное чувство, в них было нечто от человеческих эмбрионов. Одна скульптура изображала сидящую в странной позе женщину с выпирающим животом, которая, похоже, испытывала сильную боль. Молодой русский объяснил, что она рожает, сжимая концы ремня, свисающего с плеч, и тем самым усиливая схватки. Искаженное, недоразвитое лицо женщины вновь вызвало у Джеральда представление о зародыше, мимика лица была очень выразительной, передавая впечатление от сильнейшего физического переживания, когда сознание отключается.

– Эти скульптуры довольно непристойны, – сказал Джеральд неодобрительно.

– Не знаю, – быстро пробормотал русский юноша. – Никогда не понимал значение слова «непристойность». Мне кажется, они очень хороши.

Джеральд отвернулся. В комнате висели также две современные картины, написанные в футуристической манере, стоял большой рояль. Завершала убранство вполне приличная мебель, обычная для сдаваемых лондонских домов.

Сняв шляпку и жакет, Минетта уселась на диван. Было очевидно, что она здесь давно своя, но сейчас чувствует себя не в своей тарелке, не совсем понимая свое положение. В настоящий момент она ощущала связь с Джеральдом, но не знала, как относятся к этому другие мужчины, и размышляла, как лучше вести себя в подобной ситуации. Она решила довести приключение до конца. Сейчас, в одиннадцать часов, отступать уже нельзя. Лицо ее пылало, словно в схватке, во взгляде были сомнение и одновременно сознание неизбежности происходящего.