– Лови, новенькая! – одновременно с возгласом в мою сторону с безумной скоростью летит мяч. Я едва успеваю выставить руки перед лицом, чувствуя обжигающую боль от трения и удара. А следом…и сама падаю прямо на пол, не удержавшись на целых двух ногах.

Неужели я сказала, что Марк стал другим? Вот дурочка. Он все такой же! Мерзкий, беспринципный, самовлюблённый эгоист…

– Эй, ты в порядке?

– Да! – игнорирую тревогу в голосе Кострова, резво поднимаясь на ноги. В груди пылает, перед глазами красная пелена злости. – Была, тридцатью секундами ранее.

Из-за падения я разбила себе локоть и, что хуже, испачкала свою школьную форму. Снова! Это не было бы проблемой, имей я достойную отговорку для мамы, от которой в прошлый-то раз едва удалось скрыть стирку. Да и виновников в лицо я тогда не увидела, но сегодня… Чаша моего терпения не просто переполнилась. Она лопнула.

– Нигде не ушиблась? – Марк приближается довольно быстро, оставляя позади своего почесывающего бритый затылок друга.

– Я не хочу играть с вами в "тридцать три", – говорю наконец то, что собиралась сказать с самого начала. – Не умею, говорила же. Неужели так сложно это понять?

– Но я не об этом спраши…

– Меня не интересует твои желания, Костров! – мой голос клокочет от того, насколько сложно мне даются эти слова. – С самого первого дня ты только и делал, что издевался надо мной. Заставлял позориться, высмеивал меня, мою одежду, привычки. А теперь что, хочешь, чтобы все разом изменилось? Это так не ра-бо-та-ет. Слышишь меня? Или тебе просто нравится смотреть, как позорятся другие?

– Я не собирался тебя унижать.

– Правда? Да подавись ты своим мячом! И своей задачей тоже, – и следом подбираю с пола мяч и в отместку с силой кидаю Марку. Прилагаю настолько много усилий, что от броска начинает ныть ушибленный локоть.

Но это не останавливает меня, я огибаю застывшего в ступоре парня, собираясь раз и навсегда убраться из спортивного зала. Меня не должно здесь быть вне уроков физкультуры. Как их тоже. В чем удовольствие нарушения правил?

– Куда это она? – бормочет со стороны Артур, по всей видимости, собирающийся броситься мне наперекор, если только Костров даст отмашку.

– Подальше от вас! – напоследок бросаю Терентьеву, не желая больше выслушивать комментарии из его уст.

Сколько уже можно терпеть эту несправедливость в мой адрес? Я устала, так устала от всего этого…

Мне неясно, в какой момент и почему я вдруг перестаю двигаться, застывая посреди зала угрюмым приведением. По щекам катятся горячие слезы. Эта бравада словно высосала из меня всю энергию, все силы.

– Тише, новенькая, тише, – только услышав тихий голос Марка, понимаю, что его руки на моей талии. Он удерживает крепко, не давая сделать шаг. Чего ради? Раньше его никогда не заботили мои слезы. А меня — то, насколько утешающими и надёжными могут показаться объятия Кострова. И жестокими слова. – Если нас спалят из-за твоей истерики, то…

– Уже, – прежде чем я успеваю что-либо предпринять в ответ, доносится напряжённый голос Терентьева.

– Что уже? – поднимаю голову я, и сердце мое пропускает удар. Затем второй, третий. Кажется, мы все скоро умрем.

Все потому что на пороге входа в зал стоит наша завуч. Руки в бока, брови насуплены, на бледном лице проступают красные пятна.

– Живо. В кабинет. Директора. Все вы.

13. 13. Катя

Все плохо. Все очень и очень плохо. Именно эти мысли проскальзывают в моей голове, пока я понурой тенью следую за завучем в злосчастном направлении. Из кабинета директора ещё ни один ученик не возвращался без выговора. Повторюсь, ни один. Пожалуй, кроме Кострова и его соглядатаев.