– И. Она сначала озиралась. Нам еще показалось, что она ищет кого или, наоборот, прячется. Степанида Ивановна ей крикнула, что здесь режимное учреждение и здесь нельзя находиться. А та подходит. Я, говорит, за дочкой. Мы спрашиваем – за какой?

Лена начала чувствовать, что ноги отказываются слушаться, становятся ватными. В глазах помутнело. Она никогда не задавала вопросов о маме. Смысл? Если та бросила ее в роддоме, как щенка. Даже данные свои отказалась предоставлять. Просто сбежала.

Девушка стояла и понимала, что еще немного, и слезы просто сами начнут выливаться наружу. Она столько лет убеждала себя, что ни на кого не держит обиды. Потому что и не на кого было. А тут вдруг выясняется, что есть на кого. Все, что ей, еще маленькой девочке с огромными карими глазами, тогда рассказывали, так это то, что мать ее ехала в поезде, без билета. Очень уж просилась до Краснодара. Пожилой проводник сжалился. А у нее в пути схватки начались, пришлось в Мясногорске вызывать скорую. И если мать – та, что ее зачем-то девять месяцев носила, а потом просто бросила и сбежала, лишь написав, что «девочку зовут Леночка Невинная» (до сих пор, кстати, непонятно: это реальная фамилия или многозначительный намек), то проводник, посторонний дядечка, звонил в больницу и спрашивал, как малышка. Говорили, что он даже плакал в трубку, когда узнал, что мать кукушкой оказалась. Но это уже из области городских легенд, которые никто не опровергает, но и не подтверждает.

В горле застрял ком, в глазах неприятно щипало. Не привыкла она показывать слабость. И сейчас не будет. Лена с усилием разжала челюсти, расслабила лицо и решила, что очень хочет пить. Отвернулась к раковине и, сделав напор воды посильнее, тихо спросила:

– И что тут такого? Чья-то мама приехала за ребенком.

Анжела стояла в проеме, притихнув. Она слишком хорошо знала подругу и понимала, что самое худшее – начать ее успокаивать. Ленка из тех, кого действительно лучше не трогать и дать досчитать до трех. Она перевела взгляд на Татьяну Петровну. Но та смотрела на ее подругу.

– Она назвала имя и фамилию ребенка. И сказала, что рожала в этом городе. Конечно, мы были в шоке. Стояли сначала молча, только переглядывались. Мы-то знали из дела, что мать не местная и сбежала. А тут спустя столько-то лет…

Кому-то знакомо чувство, будто ты разбитое зеркало? Лена буквально физически почувствовала, как разбилась на тысячи мелких осколков. Смятение, недоверие, обида и непонятное чувство – то ли радости, то ли надежды. На что? Ведь она больше не приходила? Никогда?

Девушка все еще стояла лицом к раковине. Надавив на рычаг крана и выключив воду, она беззвучно шевелила губами, но, конечно, никто этого не видел. Было так страшно спросить это вслух. Осколки продолжали бить в самое сердце и резать душу на маленькие кусочки. Остро, больно. До рези в глазах. Нет. Никаких слез. Только сейчас она услышала тишину, которая стояла в кухне. Гул холодильника, лай собаки, машина проревела мотором, проезжая мимо двора… И тишина. Все молчали. Пришлось повернуться и задать этот вопрос вслух:

– И что ей сказали? Почему я ее не увидела?

– Алёнушка, ты же понимаешь. Кто пустит к ребенку человека с улицы? Я сама так обрадовалась. Ну, мало ли, что у нее тогда случилось. Но она одумалась, приехала. Я ей объяснила, что нужно сделать, куда обратиться, чтобы в правах восстановиться.

– А она?

– Кивала. Ничего не говорила. Развернулась и ушла.

– И больше не приходила? – Это был, скорее, не вопрос, а простое утверждение.