– Благодарю вас, ваше превосходительство, – почтительно сказал Павел, прикладывая два пальца правой руки к киверу, отдавая честь.

Вечером того же дня Корнилов собственноручно перенес Лизу в свою палатку, предварительно укутав ее в плащ. Ибо на девушке была лишь длинная ночная сорочка, которую ей отдала одна из сестер милосердия, служившая при полевом лазарете. Осторожно положив Лизу на походную койку Полянского, застеленную Сашкой свежим бельем, Павел, сняв с нее свой плащ, бережно накрыл ее до подбородка одеялом и удовлетворенно заметил:

– Отныне вы под моей защитой.

Лиза хотела спросить, что бы это значило, но побоялась уточнять. Очень тихо, смущенно она поинтересовалась:

– А ваш товарищ? Он скоро вернется?

– Через пару недель, наверное. Не волнуйтесь, к тому времени я что-нибудь придумаю. А теперь спите. Вам нужен покой.

Удовлетворившись таким ответом, Лиза послушно закрыла глаза, ощущая, что ее сознание то и дело отключается от реальности. Уже через миг впав в беспамятство, она даже не почувствовала, как Корнилов очень осторожно положил свою большую ладонь на ее лоб и, нахмурившись, отметил, что у нее опять жар. Отчего-то странное ощущение того, что его долг – непременно позаботиться об этой беззащитной девушке, не покидало Павла. Оно возникло неожиданно, именно после слов доктора Коваля, а в сию минуту завладело всем его существом.

Корнилов убрал руку со лба Лизы, не в силах заставить себя отойти от девушки, и начал рассматривать ее. Тонкие черты юного нежного лица с небольшим аккуратным носиком, округлыми щечками и полными яркими губами показались ему совершенными. Глаза ее, сейчас закрытые, с пушистыми темными ресницами, правильно очерченными бровями, невольно притягивали взгляд, и он отчетливо вспомнил их необычный цвет. Насыщенного, сочного ярко-зеленого оттенка, словно у листочков полевой мяты. Переливающиеся пряди ее светлых волос растрепались и теперь свободно лежали густыми локонами, обрамляя ее головку.

Не удержавшись, молодой человек прикоснулся к ее волосам у виска, и его пальцы сразу же утонули в шелковистой мягкости золотистых локонов. Теплые, густые, невозможно нежные пряди, словно шелковистый поток, укрыли его ладонь, и Корнилов провел рукой до конца ее длинных волос. Дальнейший осмотр прелестницы, которую он так неожиданно спас, вызвал у Корнилова такой же неподдельный восторг. Даже под одеялом, которым он накрыл Лизу, угадывались стройные, притягательные выпуклости ее стана. Помня о невозможной легкости девушки, когда он нес ее на руках, Павел отчетливо отметил выступающие полушария ее груди под одеялом, среднего размера, округлой манящей формы. Тонкая талия и более полные бедра, стройные ноги, все это было отмечено его пытливым взором. Только спустя четверть часа Корнилов, сделав окончательный вывод о том, что еще никогда не встречал более совершенного создания, тяжело вздохнул и силой воли заставил себя отойти от девушки.

Памятуя о том, что ему еще надо помыться, Павел проворно разделся и шумно ополоснул плечи, лицо и спину в умывальнике. Стянув сапоги и сбросив строевые рейтузы, он в одних тонких темных лосинах растянулся на своей походной койке. Наутро ему вновь предстояло идти в бой в составе уже полного корпуса. Корнилов знал, что их авангард будет брошен на Удино первым. Затем уже включатся в бой основные силы русских. Как и в предыдущие две недели, сил у русских было намного меньше, чем у противника.

На следующий день Корнилов едва очнулся от короткого беспробудного сна и, повернувшись, заметил у постели больной сестру из полевого лазарета. Еще вчера Ксения Михайловна, одна из сестер милосердия, видимо, по просьбе Аристарха Ивановича, предложила свои услуги сиделки у кровати раненой девушки. Корнилов согласился, заметив, что щедро отблагодарит сестру за ее труды. К тому же своему денщику Сашке он велел также присматривать за Лизой.