— Это ты, верно, подметил, — добродушно рассмеялась женщина. — Куда уж меньше. Ни дома оставить, ни с собой взять. Сосунок, да и только. А еще удивлялся, что от него титькой пахнет.

И опять я не понял по ее голосу — шутит Мара, или всерьез соглашается.

— Выходи уже, дитятко. Бабушка покушать принесла…

При этом слове мой живот издал такое трубное урчание, что на корню пресек любое возмущение, а я даже покраснел.

— Вот, вот… — опять засмеялась женщина. — И как только дружинники тебя раньше не расслышали? Говорю с Михой, а сама думаю все время: «Глухой он что ли, знаменосец княжеский? Или, попросту, боится чудище лесное найти?» Накось, замори червячка, пока я обед спроворю…

Мара сунула мне в руки толстую краюху каравая, густо намазанную медом и пузатый, глиняный горшочек молока.

— Извини, Степан, сын Олегов, что на пороге угощаю, но тебе рано в избу соваться. Переколотишь мне там все горшки, с непривычки. А то и вовсе притолоку снесешь…

— Спасибо, — пробормотал я смущенно.

Жадно откусил от ломтя хлеба, пахнущего, словно самая лучшая в мире сдоба, прожевал торопливо, проглотил и с удовольствием запил прохладным, непривычного вкуса молоком.

— Козье?

— Шутишь? — вздернула брови женщина. — Стану я с этим вонючим отродьем возиться. — Медвежье.

— Что? — я чуть не поперхнулся, готовый поверить во все, что угодно. — Чье?

— Да коровье, коровье. Шучу я… — отмахнулась Мара. — Где это видано, чтобы медведица летом доилась? Зима ее время. Вот уж и впрямь несмышленыш. Ничего не знает. Ничего не видит. Вон, хлев прямо перед тобой стоит. А вон там — «лепешка» сегодняшняя, не убрала еще. Не уж-то и в самом деле так трудно одно с другим сопоставить?

— Теперь, когда ты показала и объяснила, — согласился я, — просто. Но, видишь ли, ммм… Мара, не приучен я под ноги глядеть. Да и хлев, с одного взгляда, от амбара не отличу.

— Вляпаться в навоз не боишься, или там, откуда пришел, коровы не гадят? — хмыкнула та.

— Все проще. Там, где я жил — коров нет.

— А и в самом деле, — словно смутилась хозяйка. — Вот дурында старая. Тебя шпыняю, а у самой ума-то не многим больше. Откуда в горах коровам взяться. Ладно, о живности после поговорим. Скажи мне, Степан, с топором хоть обращаться умеешь? А то, вдруг, у вас там и деревья не растут. Я бы не удивилась. Лесом ты так тихо и незаметно шел, как иной ветер-бурелом не сумеет.

— Дело не хитрое… — пожал я плечами, дожевывая последний кусок и в благодарность за угощение, пропуская мимо ушей, очередную «шпильку» Мары. — Главное, руки пошире растопырить. Спасибо.

— Ну, ну… — хмыкнула она. — Не за что, пока. Тогда, ступай прямо, и шагов через… Недалеко, в общем. Увидишь старую, упавшую березу. Поруби ее на дрова и вон туда, в поленницу снеси. А я — стряпней займусь. И не торопись, не надо… Дай своему телу к силе привыкнуть. А то, сдуру, — либо сам покалечишься, либо топор сломаешь.

— Хорошо, — я был само смирение и покладистость. — Спросить можно?

— Конечно. Я же затем тебя и позвала с собой.

— Кто это был?

— Ты о дружинниках спрашиваешь? — уточнила Мара.

— Да.

— Ладно, слушай, все равно когда-то начинать надо… Ближайшие земли к югу и востоку — это Белозерье. Вотчина Ольгерда Странника, четвертого князя из колена Андрея Удалого. Убитый тобою рыцарь — Витойт, младший из троих сыновей князя. А разговаривала я с Михой, знаменосцем старшего из княжичей — Мстислава. Среднего, если ты внимательно слушал — Львом прозвали.

— А кто такая Несмеяна?

— Угу, кто о чем, а вшивый о бане, — усмехнулась Мара. — Зачем нам какие-то княжичи, если в разговоре о пригожей девице упоминалось? Ты ведь потому и расспросы затеял, верно?