Аглая слушала с невольным любопытством, однако на последних словах слегка улыбнулась: у Видаля была странная привычка непременно называть цену всякого удовольствия, которое он испытывал. Однажды, зимой еще, Наташа, старшая дочь графа Игнатьева и лучшая подруга Аглаи, нашла оброненное гувернером письмецо, в котором он рассказывал какому-то знакомому о российской дороговизне: «Роскошь и пышность сей страны не поддаются описанию; самое великое у нас здесь кажется бесконечно малым. Если бы я стал рассказывать тебе о здешних ценах, ты, друг мой Анри, побледнел бы от ужаса. Ограничусь лишь предметами роскоши: пара туфель хорошей работы стоит восемь рублей (один рубль равен приблизительно трем французским ливрам и десяти су); не столь изящные можно купить за пять; локоть французского драпа двадцать четыре рубля… Слышал я об ужине у самого Императора: пятьсот кувертов не знаю уж на скольких круглых столах; всевозможные вина и фрукты; наконец, все столы уставлены живыми цветами, и это здесь, в заснеженной России, и это в январе…»
Хоть чужие письма читать и неприлично, однако оно валялось на полу и как бы само просило, чтобы его прочли. К сожалению, подругам недолго привелось тешить свое любопытство! За дверью послышались шаги: похоже, Видаль хватился потерянной бумаги и воротился ее поискать. Девушки бросили письмо на пол и на цыпочках выпорхнули в другую дверь.
Вспомнив эту историю, Аглая не смогла сдержать не только улыбку, но и смешок, и Видаль насупился:
– Вам смешны мои рассказы? Или это я вам смешон?!
– Ах нет, – смутилась Аглая, которую слишком часто саму обижали, чтобы она не научилась щадить чужое самолюбие. – Я просто очень живо вообразила себе ту радостную картину, о которой вы рассказывали, ну и улыбнулась. Но скажите, отчего же вы оставили свою прекрасную Францию и отправились в чужую и нелюбимую вами страну… вы ведь не любите Россию, я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – вздохнул Видаль, – однако среди русских есть некоторые персоны, к которым я отношусь с уважением и даже… – Он сделал было многозначительную паузу, однако перехватил неприязненный взгляд Аглаи и поспешно заговорил о другом: – А уехал я из Франции потому, что жить мне там было решительно не на что. Видите ли, моя семья во время Революции[13] бежала в Англию, потом вернулась, но в число амнистированных Наполеоном не попала. Собственность наша была конфискована, никаких источников дохода мы не имели. Родители умерли. Старший брат пошел в военную службу и вскоре погиб. Я остался один. Хотел стать учителем, но это презираемая профессия в моей стране. Этим трудом учителя во Франции ничего не заработаешь, если не попадешь в наставники к первым лицам государства – таким же парвеню[14], как и сам Бонапарт. А далекая неведомая Россия казалась усыпанной не только снегом, но и серебром, а то и золотом. Многие из нас отправлялись в вашу страну на поиски удачи.
«Вернее, наживы», – подумала Аглая, но, конечно, промолчала.
– Беда только в том, – вздохнул Видаль, – что я не нашел здесь того, что искал. Меня никто не только не любит, но и не уважает. Я в России чужой!
– Позвольте, – так и вскинулась Аглая, – но вы служите в доме графа Игнатьева! Чем же это плохо?!